17 лет, г. Ростов
(диплом первой степени)
Плач…
Глава I
1
«Гробы, повсюду гробы…
Зачем около входа в квартиру ставят крышку гроба, если кто-то умер. Ну вот, вышел я на аллею, увидел издали гроб, подошел к нему.. И что? Я не узнаю: кто умер, в чьей семье умер, зачем умер… Ладно, с «зачем?» я немного загнул, надо идти…
По аллее или через улицы? Лучше, наверное, по аллее.
Вспоминаю, что мне сегодня сделать надо. Так… заканчиваем картину, затем… Всё? Нет, не может быть. Хотя да, всё. Надо же, в первый раз за каникулы у меня свободный день. Чем же мне его занять?… Да ладно тебе, Вадим, ты же понимаешь, что бы ты ни планировал, в итоге, просто купишь колу с чипсами, сядешь за компьютер и просто будешь смотреть какой-нибудь фильм. Ну, нет, я должен дочитать «Так говорил Заратустра»… Хотя, фильмы, конечно, куда интересней.
О, на аллее новое покрытие? Неплохо, даже цветовое сочетание кирпичей продумали. Браво, браво…
Так, стоп. Кто это там идет? Женя, что ли? Ну да, Жека… Сверну-ка я лучше. Нет, я, конечно, ничего не имею против Жени, но… Не знаю… Не люблю я людей. Может быть, это и не …
Ай, блин, больно! С…! Камень, почему именно сейчас? Ааа…! Ладно, Вадим, успокойся, ну споткнулся ты о камень и что?…
М… да, день явно нехорошо начинается. Хорошо хоть вышел вовремя, а то, судя по тучам, будет дождь. Ещё оделся… Рубашка в клеточку, белые джинсы, туфли. Будто не разрисовывать стены пошел, а на свидание. Дурак, дурак… Ладно, я в директорской переоденусь, а затем пойду «на работу». Ещё бы кто-нибудь платил за эту »работу». Зато, какой-никакой опыт…
Надо бы ускорить шаг, а то еще под дождь попаду. Так, стоп, где я? Тьфу ты, лицей прошел! Балбес… Ну да ладно, он все равно за этим домом…»
Здание лицея, как и другие три школы в поселке, были построено во времена СССР. Однако, если бы какой-нибудь прохожий посмотрел на лицей, он никогда бы не подумал, что это старое здание. Странное сочетание запаха только что положенной на стены краски и различных растений школьного сада, яркие, но не спорящие цвета, звон пчел, щебет и воробьев и ребятни — вот, что сразу западает в душу. Коридоры школы казались даже моложе, чем снаружи. Все три этажа лицея были красиво оформлены… Последний этаж дорисовывался, оставалось буквально 4 — 5 метров стены. Занимался этим этажом Вадим. Это была его »работа».
Поднявшись на второй этаж школы, Вадим подошел к кабинету с табличкой «Директор лицея Софья Александровна Владова».
На первый взгляд, кабинет казался совсем небольшим и темным. Немногие знали, что он поделен на две части: одна — видимая для работы, другая — для… Честно говоря, непонятно чего. Сейчас она служит гардеробной Вадима. Но непонятно, зачем нужна эта перегородка Софье Александровне…
Пройдя книжный шкаф и компьютерный стол (не считая трёх стульев, эта была единственная мебель в этой комнате) Вадим зашел за перегородку.
Тут всего было намного больше: и света, и мебели, и вещей. Были даже два детских рисунка с надписями «Вадик. Четыре года» и «Вадик. Пять лет». На газетном столике стоял чайный сервиз и возвышалась белая роза. Вокруг столика — два стареньких дивана, на одном из которых лежали вещи Вадима. Они, как и полагается для работы, были мятыми и грязными. Поэтому, взглянув на них, Вадим подумал: «Ну, могло быть и хуже…»
Хотя возможно, что думал он о чем-то другом, так как и глаза его были отстранены от реальной предметности, и душа была не в теле.
Через некоторое время в кабинет вошла красивая стройная женщина, неопределенного возраста, с темными с сединой волосами, глазами цвета янтаря… В черном офисном платье, в черных туфлях. В руках она держала телефон и о чем-то спорила: «Это как это не будет автобуса?! Мне все равно, что у вас там случилось. У нас с вами договор…» — в этот момент женщина увидела сидящего в директорском кресле Вадима, который спокойно пил чай каркаде. Она подошла к окну и продолжила разговор в более спокойном тоне: «Мы составили договор, по которому вы обязаны предоставить нам автобус… Да не нужны мне ваши деньги… Ладно, хорошо, что у вас есть, кроме автобуса?.. Хорошо, я согласна. Главное, что бы он был в 12 часов на месте. До свидания».
Все это время черные глубокие глаза Вадима наблюдали за её движениями, мимикой и жестами. Все тело женщины было абсолютно неподвижно. Единственное, что менялось, это ладонь и глаза. Положив руку на подоконник, женщина то сжимала её, то перебирала пальцами, то просто опускала. Глаза же просто чего-то искали, постоянно искали, и даже после разговора продолжали искать.
Когда телефон был отключен, Вадим сказал:
— Здравствуйте, Софья Александровна. Как у вас дела?
— Привет, сынок. Да нормально, работаю. А что ты тут делаешь? Ты же должен уже работать.
— Я дома не ел. Решил хоть чаю попить, а то живот будет возмущаться.
— Так сходи в столовою. Там тебя покормят, а я потом заплачу.
— Да не… не хочу…
— Почему? Давай иди, а то голодным останешься.
— Да не надо. Мне чая хватит.
— Ну, как хочешь.
За этот короткий разговор руки Софьи Александровны успели налить воду а чайник, поставить его кипятиться и подготовить заварник для терпкого зеленого чая. Через минуту молчания мама Вадима уже сидела за столом напротив сына с кружкой в руке.
— Ммм… Кстати, ты помнишь, что сегодня хоронят отца Жени?
— Да, да, помню,- сказал Вадим с пренебрежением. ( Так вот что это был за гроб у дома…)
— Вобщем,- продолжила Софья Александровна,- если захочешь, приходи к его дому часов к двенадцати. Хотя, ты, наверное, будешь занят? Если что, в час будут поминки в столовой.
— Ладно, я пошел, время уже без десяти десять, так что надо было поторопиться.
— Да-да, иди, — сказала Софья Александровна, вновь набирая чей-то номер телефона.
Вадим встал с кресла и пошел работать. В мятой грязной майке и дырявых штанах было всегда комфортно, но не сейчас. После слов «хоронят» в его душе вдруг появилась игла, чем дальше, тем больше ощутимая. Возможно, поэтому он чувствовал небольшое раздражение, но, может, это всего лишь недосыпание.
Вадим уже вышел из кабинета и направлялся на свой этаж продолжить работу. В одном ухе были вакуумные наушники, из которых звучала песня «Thunder». Вадиму оставалось еще немного, и он уже добрался бы до своего этажа с радостным видом и хорошим настроением, но вдруг сзади послышался голос Софьи Александровны:
«Да, кстати, сегодня приезжает отец…»
Поначалу Вадим даже не понял смысл предложения, но, когда его нервная система смогла передать полученную информацию в мозг, мир для Вадима стал чуть тише: и музыка будто перестала играть, и мысли перестали существовать, и даже движения тела замедлились. Только сердце стало биться чаще…
Тук-тук… Тук-тук….
Кровяные всадники отчаянно бьют по сердцу. В ушах кто-то усиленно стучится в двери души. Но оттуда слышится лишь одно слово: «Папа…»
2
Краски уже готовы? Готовы. Кисти уже пропитаны краской? Пропитаны.
Стена, на которой уже давно надо закончить картину, готова? Да ей и готовиться не надо. Так почему работа не начинается? Дело в том, что руки творца, которые должны крепко схватить кисть, дергаются и дрожат.
Ноги, которые должны крепко стоять напротив стены, шагают из стороны в сторону.
А мысль, которая должна посвятить себя работе, находится в местах столь отдаленных, что им даже не дано имен.
» Отец…- думал Вадим, — Папа… Сколько я его уже не видел? Год? Нет, меньше… Раз, два, три… Почти десять месяцев. Надо же, как быстро летит время. Интересно, как он? Я ведь даже за это время ни разу не поинтересовался у мамы, как он. Да, плохой из меня сын. Хотя, если бы я интересовался его жизнью, не ему, не уж тем более мне легче не стало бы…
Ладно, надо преступать к работе. Где кисточки? А, вон они…
Софье Александровне должна понравиться моя работа. А папе? Тоже, наверное.
Папа…
Пап, но как? Как? Как так вышло? С чего все это началось? Наверное…. Да… Наверное тогда.
Как давно это было и как давно не прошло…
Как давно это было, и как давно не прошло. По-моему, мне было тогда лет пять-шесть, не больше. Был вечер. Зима. Прекрасная зима. Такая холодная и пушистая, что хотелось окунуться в нее с головы до ног. Я тогда любил строить всякие замки, форпосты и т. п. Как вчера будто бы было. Я сидел. Сидел на мягком белом ковре. Вокруг темнота, только телевизор освещал мои строительные работы. Они были, как всегда, масштабными, но не по территории, а по затраченным ресурсам. В дело шло все: подушки, книги, старые кассеты, ведра, совочки, ручки и многое-многое другое. Когда я закончил, замок казался мне таким большим, что назвать его некрасивым язык не поворачивался. Было все равно, что вокруг замка разруха и хаос, что, скорее всего, он сам упадет от дуновения ветра, или, что через пару часов мне самому придется разбирать это чудесное строение. Какая разница? Я наслаждался своим строительством, работой, красотой труда!
Единственное, чего, мне казалось, не доставало, это лампочки на самой вершине центральной башни. Я перерыл все комнаты, все углы, но никак не мог найти. Я хотел зайти в комнату к родителям, но они меня туда не пустили. Тогда я решил порыться на чердаке. Лампочку я в итоге не нашел, но вместо нее оказался фонарик.
И вот, когда я почти дошел до комнаты, чтобы поставить фонарик на вершину замка, из комнаты родителей вышел папа. У него было очень необычное лицо. При мне ещё такого не было. Чуть позже я понял, что папа впервые плакал, но тогда я ничего не понимал и не знал, что значат для меня эти слёзы на его лице.
— Сынок,- обратился ко мне папа слегка дребезжащим голосом, — пройди, пожалуйста, в комнату?
Не могу сказать, что у меня был какой-то выбор, ведь после этих слов он положил мне руку на спину и показал рукой на дверь. Обычно этот жест вынуждает тебя идти туда, куда показывают. Вынудил и меня. Я со спокойной душой и включенным фонариком вошел в комнату.
За большой кроватью, стоящей в центре комнаты, стояла мама и смотрела в окно. Поначалу я подумал, что она наблюдала за двором, но сейчас понимаю, что она смотрела в свое отражение от зеркала. Она стояла ко мне полубоком, поэтому лицо я её не видел.
— Садись, сынок,- сказал папа и прикрыл дверь.
Было темно. Очень темно. Только фонарик освещал комнату.
Я сел на кровать. Она показалось удобной
Моя душа уже понимала, что что-то не так, но пока не понимала насколько.
Когда я уселся, папа ненадолго посмотрел на ма… на Софью Александровну. Она стояла все так же неподвижно, погруженная в себя.
— Сам!- как треск камня, послышался мне её голос.
В этот момент я понял, что следующие слова мне лучше бы не слышать.
Мои ноги требовали, чтобы я убежал.
Мои руки требовали, чтобы я уполз. Мой язык требовал, чтобы я закричал.
Но я сидел, ждал, слушал. Мой отец подошел. Сердце, как это было недавно, стало биться чаще. Тук-тук, тук-тук… Отец обнял меня за плечо. Тук-тук, тук-тук… Отец начал говорить: Тук-тук, тук-тук…
— Сынок…- начал он неуверенно, — Тук-тук, — Ты знаешь, -Тук-тук, — у нас с твоей мамой, — тук-тук, — сейчас вышла небольшая ссора.
Тук-тук, тук-тук…
-Поэтому… мы решили немного пожить раздельно.
Тишина… Молчание…. Слезы… Маленький светящий фонарик в руках маленького одинокого ребенка. В темноте. То единственное, что освещало его замок, его мир, вдруг погасло.
— Что?- спросил я со страшными слезами и не менее страшной улыбкой психопата,- Я… я… не понимаю? Пап, зачем?
Отец продолжил говорить, но я уже не слушал. Было уже все равно где я, что я… Единственное, что меня, пожалуй, интересовало: «Почему Я?»
Отец немного покачал меня:
— Эй, сынок. Ты в порядке? Что скажешь?- говорил папа сквозь слезы.
— А? Что?- сказал я сквозь слезы.
— Ты должен сделать выбор!!! — резко прозвучал женский голос, похожий на голос Софьи Александровны.
Я повернулся в сторону окна. Она все так стояла и смотрела в окно. По голосу не было понятно, плачет мама или нет, но тогда мне казалось, что она, словно камень, тверда, неподвижна и жестка.
— Выбор?- спросил я,- Но я… я… я не хочу выбирать.
— Тебе придется,- прозвучал голос.
-Нет! Нет! Нет! — звучал звериный крик. Папа попытался обнять меня, но не мои ноги, не мои руки, не моя душа уже не могли сидеть. И я, как маленький, загнанный в угол волчонок, решил сделать то единственное, что мне оставалось — бежать.
Я бежал, сам не зная куда. Я бежал, бежал, бежал и… Упал. Поднявшись, я понял, что мой замок разрушен, а то, что его должно было осветить, находилось у меня в руках. Поняв это, я бросил фонарик в оставшиеся руины замка и побежал на балкон.
Было холодно. Пальцы онемели почти сразу. Ноги были полностью в снегу. Но даже тут было лучше, чем в теплом доме.
Я был там очень долго. Родители думали, что их сын сбежал на улицу, но я просто сидел на чистом снегу и плакал.
После этого произошло три события: во-первых, я заболел бронхитом, во-вторых, родители помирились ради меня, в-третьих, мама для меня стала еще и Софьей Александровной.
3
— У…! Ёлки! Краска!- вдруг закричал на весь коридор Вадим,- Ну, не надо. Краска потекла. Ладно, хоть успел кисточкой подхватить. Блин, что теперь делать? Ещё, как назло, черный цвет. Так, хорошо, пусть это будет куст. Всего-то надо добавить…
Вадим был неправ, посчитав эту историю — точкой отсчета. И если вы думаете, что её назову я, то вы ошибаетесь. У этой истории нет начала, так же как и у реки. Да, мы можем найти место, где река стала заметной. Если мы постараемся, мы можем даже найти тот ручей, с которого река начинается. Но никогда не узнаем, из каких подземных течений идет ручей, точно ли этот ручей один и не повлияло ли что-то ещё зарождение этой реки. Так что все, что я сейчас могу, это показать вам место, где река становится достаточно заметной. Хотя не исключено, что и я ошибаюсь.
Дело было примерно год назад, холодный, но по своему прекрасной золотой осенью. Деревья уже поменяли свои восхитительные, пышные зеленые платья на утонченные, полунагие золотые наряды. Дороги вместо серого грунта стала желто-оранжевым ковром с краплениями жемчужин в виде луж. Люди, ещё вспоминая бабье лето, ходили с мечтательной улыбкой на лице. Все постепенно погружалось в сон.
В такую погоду Вадим приехал из Санкт-Петербурга в свой родной поселок. На нем были вычищенные до блеска оксфорды, классические брюки и шикарное черное пальто. Пахло от него так, как будто он два дня ехал в плацкарте, а затем побрызгался духами. Возможно, запах был причиной его плохого настроения.
Вытащив свои вещи из багажника, Вадим развернулся, широко вздохнул и сказал: «Опять тучи!!! Разве нельзя хоть разок Солнышко! Ладно, пора подниматься».
Схватив в руки свои вещи из багажника такси, Вадим пошел до своей квартиры. Когда он начал подниматься по лестнице, в его кармане зазвонил телефон. Он приостановился.
-Ало!.. Да, мам, нормально, я уже почти добрался до дома… Сейчас! Но я же устал и все такое… Мне, в конце концов, помыться надо… Что?… Папа?… Хорошо, я подойду… Ладно, я все равно уже у двери стою… Когда приду в школу, тогда расскажу… Все, пока.
Вадим не просто уже стоял у двери, а зашел и положил свою сумку у входа.
Думаю, каждый испытывал это родное чувство дома. Когда ты, после долгих путешествий, возвращаешься домой, и в сердце твоем будто появляется что-то теплое, мягкое, бархатное. Это что-то всегда было в сердце, но лишь вернувшись в свой край, услышав родную тишину, почувствовав любимый домашний запах, это что-то начинает оживать. По всей логике, Вадим должен был также испытывать это чувство. Но вместо этого в нем были раздраженность и усталость. Скорее всего, это могло быть из-за настоящей усталости, или же из-за ужасной вони амиака, спирта и чего-то сженного. Этот запах был по всей квартире.
Вадим снял обувь и пошел через гостиную в свою комнату. В квартире, кроме большого количества пыли, грязи и бутылок, ничего не изменилось. На диване лежала огромная странная вонючая масса, накрытая одеялом. Вадим хотел пройти мимо этого, но все же остановился. То самое что-то начало одновременно до боли сжимать сердце и жить в нем. Постояв неподвижно пару секунд, Вадим подошел к дивану и шепотом сказал:
— Папа, это я Вадим. Ты меня слышишь?…
Ему ответила гнетущая тишина. Только слеза, упавшая со щеки Вадима на пол, создавала печальную и в чем-то трогательную сцену.
Через полчаса Вадим с красными глазами и сумкой на колесиках был в школе у входа в кабинет Софьи Александровны.
«Так, всё. Вадим. Успокойся,» – старательно думал он.
Вадим хотел постучаться, прежде чем войти, но дверь сама распахнулась. Из неё вышел юноша в классическом костюме, светлыми волосами и мутно-серыми глазами. За ним вышли Софья Александровна.
— Так, Женя, с тебя одно сочинение и тест. Понял?
— Понял, понял… Привет, Вадим. Что, уже приехал?
— Привет. Как видишь, — с легким пренебрежением сказал Вадим.
— Ну, и как там?
— Как обычно дождь, Петр и прекрасная архит…
— Ещё успеете наговориться, — неожиданно перебила его Софья Александровна.- Женя, ты можешь быть свободен. Вадим, пошли ко мне.
Попрощавшись с Евгением, они зашли в кабинет. В нем тогда ещё не было перегородки. Кабинет был полон света, цвета и жизни, но при этом он сохранял перспективу и строгость.
— А где цветы?- вдруг спросил Вадим.
— Цветы? А я… Я их перенесла в другое место.
— Зачем? По-моему, они и здесь смотрелись неплохо.
— Да, но знаешь… Цветы иногда увядают… Вот и их время пришло.
» Но ведь не все же они разом вянут?»- подумал Вадим, но не сказал этого. Ему было не очень приятно, что Софья Александровна убрала цветы. Особенно если учесть, что половину цветов она посадила сама, а половину подарили они с отцом…
Наступила пауза. Чай уже был готов, они уже сели, но пауза всё никак не уходила.
— А что у тебя тут делал Женя?- спросил Вадим первое, что пришло в голову.
— Женя? Да так. Его мама попросила с ним позаниматься русским. У него аргументы в эссе слабые.
— И как? Учится?
— Если честно, не очень. Женя — умный мальчик, но вот только…. Мы решили для начала вместе написать сочинение, чтобы разобраться, в чем у него проблемы. Темой была цитата Платона: «Мир наступит тогда, когда господа перестанут философствовать, а философы господствовать». Честно говоря, тема не самая…
— Что?!- вдруг воскликнул Вадим. — Что ты сказала?! Какая тема?!
— А что-то не так?- удивленно спросила Софья Александровна.
— Да вся концепция Платона абсолютно противоположна этой «цитате». «Мир наступает тогда, когда государи станут философами, а философы государями», — вот, как на самом деле это звучит.
— Да?- ещё более удивленно, но уже с нотками понимания сказала Софья Александровна. — То-то я думала, что это за глупая тема? А откуда ты это знаешь?
— The Internet, — сказал гордо Вадим. — Но это не столь важно, что там с Женей?
— С Женей? Ну, что с Женей. В общем, мы взяли этот тезис и стали его опровергать. И тут оказалось, что Жене не хватает эрудиции. Предложила я ему для доказательства Сталина с его культом, а он почти ничего нем не знает, кроме того, что выиграна война. О Гитлере знает ещё меньше, а уж что говорить о Бисмарке! Понимаешь, ты в свои годы знаешь об истории больше, чем даже многие учителя, а он… При этом он же умный мальчик, но его не эрудированность…
Все время, пока Софья Александровна говорила, Вадим просто сидел, смотрел в кружку остывшего чаю и иногда кивал. Когда она закончила, он подержал немного тишину, а потом сказал:
— Знаешь, я не совсем понимаю, чему ты удивляешься? Есть такие люди? Да, есть. Нужны такие люди? Не знаю…
-Нет, это понятно,- сказала Софья Александровна,- но ведь ему скоро школу заканчивать. И как он с таким багажом знаний поступит куда-нибудь?
— Вот всегда так. Всегда учителя слишком сильно волнуются за учеников. Да какая разница, куда он поступит? Он мне сам говорил, что если бы не его мать, то он давно бы «свалил» из школы, поступил бы в какую-нибудь «шаражку» и стал бы зарабатывать «бабло». Ну что вы все так беспокоитесь за таких людей?
— Мне его маму жалко.
— Веру Алексеевну? Хорошая учительница… Ну да ладно, у меня чай остыл, пойду налью другой , а то больно горький.
Вадим пошел за чаем, а Софья Александровна уселась за стол и начала работать. Через некоторое время сын сел напротив нее.
— Ну?- спросил Вадим.
— Что «ну»?- с серьезным выражением лица переспросила Софья Александровна.
— Ну, давай, говори, зачем я сюда пришел ещё и эту дурацкую сумку взял?
— Ах да, хорошо. — сказала она спокойным тоном, после чего выключила компьютер и посмотрела на сына. — Думаю, ты видел, что случилось с отцом. Честно говоря, я уже устала. Сколько бы я его не уговаривала, сколько бы ни садила под домашний арест, он все рано продолжает делать это. Я тебе этого не говорила, но мы уже несколько раз отводили его к врачу, даже кодировали… это… то, что должно было его сдерживать. Но и это не помогло! Я… Я не знаю, что теперь делать. Я ухожу из дома. Может, хоть это его вразумит. Сынок, у тебя есть выбор: или ты останешься дома с отцом, или будешь жить в другом месте со мной. Если тебе надо, я могу дать тебе время подумать, чтобы…
— Это лишнее, — перебил Вадим.- Я понимаю. Я с тобой.
— Ты уверен?- переспросила его мама.
— Да, я уверен.
— Хорошо, тогда возьми эти ключи и листочек. На нем записан адрес. Когда придешь, отзвонись.
— Ладно.
Вадим схватил лист бумаги, ключи, стал одеваться. Он почти взял сумку, чтобы отправиться по адресу, но тут задумался:
— Мам!
— Да, сынок?- сказала она, почти погрушенная в работу.
— Ты мне сказала принести сумку с вещами. Зачем?
— Ну, как зачем… Чтобы вещи твои постирать.
«Врет?»- подумал Вадим и сказал:
— Хорошо. Я тогда пойду.
В чужой квартире Владовы пробыли не долго. Пришло буквально 2-3 недели, и они вновь вернулись, но отца там уже не было. Ещё через неделю Вадим узнал, что Софья Александровна отправила его в » специальную лечебницу для алкоголиков», где отец лечился примерно девять месяцев. Прошло время… Теперь Вадим рисует на стене коридора школы, о чем-то рассуждает и между тем постоянно думает о возвращении отца.
Воистину, река — странная вещь. Иногда, спустившись с великих гор, она кажется бурлящей и жестокой, но на деле оказывается прохладной и мелкой. Иногда она может показаться незначительной и даже почти высохшей, но если пройти дальше, она может стать глубже и шире, чем некоторые моря. Наша речка не самая глубокая и не самая широкая…
Она состоит из слёз.
«… октября 201… года Кошмар, это просто кошмар… Как она это могла допустить? Или сделать?… Нет, обо всем по порядку.
Сынок, этот дневник я пишу для тебя. Я, честно, не знаю, зачем я это делаю. Может, чтобы ты не думал, что я бросил тебя. Хотя я знаю, что ты так не думаешь, ты ведь у меня умный мальчик.
Думаю, мама тебе уже сказала, что меня отправили в спецклинику. Это так, и даже хуже. Эта клиника больше похожа на ГУЛАГ. Людей здесь превращают в собак.
Помню, лежу на диване дома, сплю. Тут приходят два дылды, хватают меня, скручивают и тащат к выходу. Я был нетрезв и не мог сопротивляться, но по пути я увидел твою маму. У неё были уставшие и грустные глаза. Потом меня засунули в машину, провонявшую ссаньём и говном, и отключили.
Очнулся я уже здесь…»
(Ясно, дальше…)
Глава II
«… ноября 201… года Суки… Даже о людях не думают. Прихожу вчера я с «отработок», вижу — Витька весь в крови на кровати лежит. Витька парень нормальный: не бузит и не рыпается. Плюс ко всему сам сюда по просьбе матери пошел. И его за что-то избили. Спрашиваю его:
— Ты чего, Вить?
А он мне в ответ:
— Да чего-чего, сегодня прихожу, а эти уроды собаку бьют. Хрен знает за что, но бьют. Ну, я и заступился.
Витька то у нас хоть и скромный, да не любит произвола. Пацифист, что сказать. Но ему ещё повезло, могли и просто до смерти забить. Списали бы на то, что мол «сбежал, не наша прерогатива».
Делали уже так, и не раз…»
(Бред какой-то…)
1
Надо же! Как близко прошлое! А Вадим между тем неплохо поработал в настоящем. Его картине оставалось только добавить некоторые детали, чтобы она работа приобрела, как говорил сам Вадим, «свой легкий макияж». Но наш герой, вместо того, чтобы закончить эту работу, начал демагогию. Увы, мы с вами не застали начало рассуждений, так что нам осталось лишь слушать их заключение:
«…Христос, Христос… Да какая разница, кто такой Христос? А вот нет, разница есть! Почему, по-вашему, Иисус стал плотником?! Ведь он мог быть кем угодно, но он выбрал именно такую работу. Да потому что плотник — это творец! Причем творец Человек, не Бог!»
Вадим говорил в полный голос, размахивая руками и смотря то ли на что-то, то ли на кого-то. Он будто зачем-то доказывал свою позицию коридору. Из-за этого «спора» Вадим не заметил широкие и тяжелые шаги и серую, мутную тень за спиной.
» Человек — это творение Божие… Или Бог — это творение человека? Это неважно. А то важно, творец ли сам человек или он плакса, которая не может создать ни себя, ни других. Настоящий человек должен уметь создавать себя сам, а если он не может воскреснуть, то пусть падает в пучину морскую и подыхает там, ибо что до, что после смерти он никому не будет нужен. И то же самое со мной — если не смогу остаться Творцом, то пусть меня загрызут собаки, ведь после этого толку от меня будет, как от тухлого мяса. И вообще…»
Тут Вадим развернулся. Рука его, продолжая показывать вверх, замерла. Из серьезно лика философа, оно стало лицом ребёнка, у которого лучший друг отнял игрушку.
Прошло некоторое время. Вадим стоял с полуоткрытым ртом, но уже опущеной рукой. В глазах появились жидкие изумруды слез. Его рот попытался что-то выразить, но вместо этого просто сказал:
» Здравствуй, отец!»
Не так Вадим ожидал увидеть отца: не во время работы, не в таком виде, не занятым своими мыслями.
Одежда отца почти не изменилась. Тепло-красная кофта, синие джинсы, черные грязные кросовки — все это было у него и до этого, поэтому Вадим не обратил на неё никакого внимания. Первое, что он заметил — это лицо. Светлая, яркая, живаю улыбка вместе с горящими глазами находились на иссохшей, полумертвой коже, покрывающей череп. Даже волосы на голове росли, будто не потому, что надо, а потому что они когда-то были. Тоже можно было сказать о теле: к скелету плотно прилегала кожа, поверх была большеватая одежда. Только почти нормальные ноги и пухлые жесткие руки говорили о том, что в этом теле есть жизнь. Казалось, что отец Вадима — полумертвый старец с почему-то сохранившейся улыбкой.
Молчал сын.
Молчал отец.
Молчало всё…
кроме двух сердец.
Они подошли друг к другу.
Вадим не знал, что делать дальше. Надо было что-то сделать, чтобы все пошло своим чередом, но что Вадим не знал, поэтому просто протянул руку.
Отец посмотрел на выросшую руку сына, затем на его лицо. В нем уже не было детства или страха… Только надежда. Он пожал руку, а затем резко обнял его, сказав:
-Здравствуй, сынок!
Послышался плач. На плече Вадима стало немного влажно, но на его лице вся влага вдруг испарилась. Появилось легкое отторжение и сочуствие.
«Ну, будет, будет, Федор Михайлович!- сказал Вадим, похлопывая своего отца по спине,- Наплакались уже».
Но его отец не мог успокоиться. Он плакал, поскуливал и иногда говорил на грани мысли и шепота:
-Прости…
-Папа. Все хорошо. Успокойся. Поехали домой.
И Вадим, и Федор Михайлович знали, что уже давно не «все хорошо» и вряд ли теперь будет что-то хорошо, но надежда…
Надежда…
2
Второго сентября 1966-го года в городе N. родился Федор Михайлович Владов. Через девять дней родилась его будущая жена — Гаврилова Софья Александровна. Жить они будут в разных городах, встретятся лишь через пятнадцать лет.
Когда Софья и Федор станут мужем и женой, они оба будут рассказывать детям про свое детство. Софья будет рассказывать о деревне, о том, как все доверяли друг другу, о незапертых дверях и о добрых людях. Она будет говорить о младшем брате — шалопае, о волшебном лесе, где росли даже какао бобы, о гуляньях и веселье, о песнях, чьих слов уже никто не понимает, но звучат они ещё прекрасней.
Она будет рассказывать о семье, о бедной матушке-работнице, о добром, но пьянствующем отце, о его смерти от рук его же веревки, о похоронах, о переезде, о плаче.
Федор Михайлович же будет говорить меньше. Он будет рассказывать о районах, о драках меж собой, о дворовом футболе, о базаре «Сингапур»,о прыжках с первого этажа зимой,
опять о драках. Он будет говорить о доме, о верной овчарке Рекс, об отце водителе, об их последней встрече, о его нелепой смерти, о плаче.
В пятнадцать лет они оба познакомятся в школе, будут учиться в одном классе. Вначале, когда они встретятся, все её будут звать Гаврилова. Позже Федя обратит на неё внимание, одновременно с этим все станут звать её Софья. В 16 лет все стану звать её Сонечка, и они оба признаются друг другу в любви. Вскоре все только и будут говорить о женитьбе Софьи Александровны и Федьки:
-И как это могло произойти?!
Лишь учитель географии Вадим Николаевич не будет удивляться такому стечению обстоятельств, но, чтобы в будущем у этой пары все было хорошо, он решил поговорить с Федей.
Стук в дверь.
— Кто там?- спросил Вадим Николаевич,- А, Федор, проходи.
Федя зашел. В классе господствовал небольшой хаос: какие-то стулья перевёрнуты, какие-то нет; некоторые столы есть, некоторых нет; на некоторых предметах все заставлено одеждой, а на некоторых совершенная пустота. Сам Федор в классическом черном костюме с галстуком. Вадим Николаевич спокойно сидел за столом в своей клетчатой рубашке и серых брюках и что-то писал.
— Садись, садись,- сказал он добрым голосом. — Я хочу с тобой серьезно поговорить.
Когда Вадим Николаевич произнёс это, он посмотрел в лицо Федору и улыбнулся.
Его и так большие глаза казались ещё больше из-за выпуклых линз на очках. Несмотря на очень короткую стрижку, его голова и лоб казались огромными. Улыбка же Вадима Николаевича напоминало лучик света. Такая же простая и прекрасная.
— Может чайку/? — спросил он.
— Ну, давайте,- спокойно и по-доброму ответил Федор.
— Вот и отлично, — сказал Вадим Николаевич и пошел в другую часть класса за чаем. Федор остался на месте. Спустя 23 секунды Вадим Николаевич спросил:
— Ну что? Ты доволен?
— Чем?- переспросил Федор.
— Ну как же! Выпускной, все экзамены у тебя сданы хорошо, даже троек нет.
— А… Ну, это да. Конечно, хорошо.
— Тебе сахар нужен?
— Да, три штучки, пожалуйста.
Послышался легкий звон от перемешивания чая, затем легкий скрип от деревянного пола, на который наступала спокойная нога. Вадим Николаевич сел, дал чай Федору, попил сам и продолжил разговор:
— А чай- то хороший этот, китайский. Нечего сказать, хороший.
— Ну да, неплохой, — сказал Федор, не понимая, как чай может быть хорошим или плохим.
— А ты, Федор, куда дальше-то хочешь идти?
— Я? Да как куда, в армию пойду, служить буду.
Лицо Вадима Николаевича немного изменилась: добрая улыбка немного поблекла. Федор знал, почему это произошло, но все же спросил:
— Вадим Николаевич, что-то не так?
— Да… Не нравится мне твой выбор.
— Мы это уже с вами обсуждали,- сказал Федор серьёзным голосом,- я хочу пойти на армейскую службу, и все тут.
— Да я-то понимаю, что ты хочешь, но пойми и ты меня. С твоими мозгами и твоим сердцем тебе надо не в армию, а в какой-нибудь институт.
— Вадим Николаевич, я уже вам все сказал: я пойду в армию. Это решено.
— Эх, ну, пускай. Ты прости меня, пожалуйста, я ведь как лучше хочу.
— Да я все понимаю. Я пойду, пожалуй. Меня, наверное, Соня заждалась.
— Иди, иди,- сказал Вадим Николаевич, затем добавив,- Только, это, ты Софью Александровну береги. Она девушка хорошая, умная, может тебя чему научит.
— Ну, об этом не беспокойтесь. Сбережём, — сказал у дверей Федор с улыбкой на лице.
— Ну, все, иди, отдыхай.
Дверь закрылась. Вадим Николаевич продолжил пить чай, как вдруг в этот напиток что-то упало. Он продолжил его пить.
— Хороший чай этот. Китайский, — сказал он с чуть влажными глазами.
Пройдет много лет.
Федя станет Федором Михайловичем — учителем по физической культуре и ОБЖ. Софья Александровна будет учителем русского языка, а позже директором школы. Далее, в течение шести лет, один человек будет звать её только «мама» но позже…
…Однако ещё до этой истории с Федором Михайловичем произойдет один инцидент.
— Здравствуйте, Федор Михайлович!- сказал молодой парень, войдя в класс.
Кабинет был простой и светлый. Казалось, лишним в этой комнате был немного растрепанный мужчина, сидевший у учительского стола.
— А, Михаил! Проходи, садись. Не стесняйся. Ты ведь с этого дня не ученик. Вот, так хорошо. А что ты в рубашке одной, да ещё и черной. Праздник все-таки.
— Да, знаете, пиджак грязный, а белую рубашку жалко, — сказал парень с легкой улыбкой на лице.
— Ладно, хорошо. Знаешь, Миша, я хотел бы с тобой поговорить по поводу твоего будущего.
— Ну… Хорошо, — сказал удивленно парень.
— Миш, мне сказали, что ты хочешь идти армию.
Он кивнул. Федор Михайлович продолжил:
— Знаешь, мне кажется, тебе не стоит туда идти. Тем более контрактником.
— Почему?- спросил возмущенно Михаил,- У меня вся семья — военные: дед, отец, дядя…
— Я знаю это. С твоим отцом я учился в военной академии, как ты знаешь. Поэтому я могу говорить, что тебе туда не надо.
— Но почему?- уже не столько возмущенно, сколько удивленно спросил Михаил.
— Да потому что ты спрашиваешь. Понимаешь, в армии не нужны те, кто спрашивают, им нужны солдаты! Поверь мне, я это пережил, я знаю, о чем говорю. У тебя есть вопросы? Так сохрани их. Там либо выбьют вопросы, либо вопросы выбьют тебя!- говорил на повышенном тоне Федор Михайлович,- Ох, прости. Что-то я переволновался. Ну, что скажешь?
Михаил молчал. До-о-лго. Жестоко.
-Нет…- в конце концов, сказал,- Простите, Федор Михайлович, но нет.
Молчание.
— Но… Но… Ну, ладно. Можешь идти.
— Вы только не обижайтесь, Федор Михайлович. Просто…
— Да ладно тебе, я не обижаюсь. Всё в порядке, это твой выбор.
Михаил почти подошел к двери, как вдруг сказал:
— Федор Михайлович, а зачем вы решили со мной поговорить?
— Зачем? Не знаю. Ну, ладно, всё, иди. Не отвлекай меня.
— Ладно. До свидания, Федор Михайлович.
— Да-да, иди.
Дверь захлопнулась. Федор Михайлович пытался что-то писать, но в итоге выбросил ручку и начал говорить:
-Опять… Почему?.. Почему опять это происходит?! Из года в год…
Так, ладно. Федор, успокойся. Сейчас пойдем, выпьем кружку пива, отдохнем…
Всё,
Успокойся,
Ты пытался это изменить…
Пройдет ещё несколько лет, и всё изменится. Всё и навсегда.
3
Софья Александровна в то время, когда встретились Федор Михайлович и Вадим, решала насущные проблемы. С делами по поводу похорон она справилась довольно быстро, а вот со школьными проблемами всё оказалось не так просто. Запланированный на лето ремонт оказался под угрозой, так как рабочие ленились и не могли закончить, в первую очередь покрытие ленолиума. Чтобы это исправить, Софья Александровна решила позвонить вначале рабочим, а потом их начальнику:
-Алё. Здравствуйте, Виктор Пантелеевич, это вас беспокоит Владова… Да, да, именно. Знаете, я лишь хотела у вас кое-что уточнить. Скажите, может, я чего-то не понимаю, но по бумагам вы должны были закончить работы два дня назад. Однако, судя по тому, что я вижу, конец работы даже не видится… Ага… Ага… Хм, ясно. Когда вы можете со своими людьми приехать и все закончить?.. Когда?!… Нет, вы меня извините, но деньги за работы заплачены, и по документам вы должны были предоставить мне готовый коридор!… Я поняла, что это праздник, но не один праздник не может просто так отменить работу…. Так, всё, ничего не хочу слышать. Или вы приезжаете в ближайший час и все доделываете, или можете забыть о заработке… Вот и хорошо, жду вас.
После звонка он решила, что стоит выпить немного чая, а уже затем продолжить работу. Вначале Софья Александровна подумывала взять красный чай, но потом почему-то выбрала зеленый с чабрецом.
-Как же они надоели», — сказала она, усевшись на кресло и сняв каблуки. Она бы сказала что-нибудь ещё и, возможно, это что-нибудь было бы нам интересно, но любая мысль любого человека прерывается, когда кто-то стучится. Софья Александровна не была исключением.
-Да, да. Войдите!»- послышался её голос.
В кабинет вошла молодая девушка с короткой стрижкой, ровным носом и светло-серыми глазами. На ней была черная рубашка, ярко-белая юбка чуть ниже колен и маленькие белые лабутены.
— Здравствуйте, Софья Александровна,- сказала девушка тихим милым голосом.
— А, Саша! Привет, садись. Слушай, а я совсем забыла о тебе. Но ты не переживай, сейчас всё повторим, а затем возьмем новую тему.
Саша кивнула и села за стол напротив Софьи Александровны. Она достала какой-то листочек и протянула его учителю.
— Вот, сочинение,- сказала Саша.
— О, сочинение! Так… хорошо, кажется, я…- Софья Александровна стала что-то искать,- Ага, нашла! Вот твоё прошлое сочинение. Садись ближе, сейчас будем разбирать.
Именно этого Саша и боялась — разбора. Она не знала почему, но страх сковывал её перед этим словом. Но ничего не оставалось, как слушать.
Оказалось, бояться было нечего. Конечно, много было орфографических и пунктуационных ошибок, некоторые аргументы были не совсем верно интерпретированы, но сама тема была понята верно, генеральный тезис был поставлен правильно, мини-тезисы также были неплохими, да и в общем само сочинение было добротным.
После проверки они вместе традиционно стали повторять старую и начинать новую тему. Затем Софья Александровна традиционно задавала вопросы, а Саша традиционно не могла на них ответить.
— Ладно,- сказала учительница. — Хватит. Я думаю, ты, конечно, хорошо сдашь, но всё же напиши ещё сочинение для закрепления.
Саша ничего не ответила. За неё всё сказали красные глаза и слабозаметные синяки под ними. Саша встала, оделась, почти уже вышла, как вдруг её неожиданно окликнула Софья Александровна:
-Саш… Не забудь выспаться, пожалуйста. Ради меня.
Она повернулась, улыбнулась и сказала:
-Спасибо, Софья Александровна.
Дверь закрылась. Софья Александровна осталась одна. Несколько щелчков мышкой на компьютере. Музыка Пярта » Tabula Rasa : I Lubus»…
Оглушительный шум. Кто-то распахнул дверь. Появился молодой парень в черной рубашке с коротким рукавом, в темных джинсах с подворотами. С его светлых волос, ровного носа и островатого подбородка капал пот. Поначалу парень хотел что-то сказать, но собственное дыхание перебило его.
— Здравствуй, Женя,- сказала Софья Александровна,- Ты чего?
— Здр… ст… Там… Это…- пытался что-то выговорить Женя.
— Так, успокойся, отдышись. Надо же, как ты торопился. А где Вера Алексеевна? Почему ты не с ней?
— Мама…- наконец, сказал Женя. — У мамы истерика.
Лицо Софьи Александровны изменилось: брови опустились, и губы чуть сузились. Но после этих изменений, вместе со своей курткой исчезла и сама директриса. Единственное, что услышал Женя, это её слова:
-Отдохнёшь, беги за мной и прихвати зонт. Скоро будет…
31 декабря 201… года
Сынок !
Я очень сильно по тебе скучаю!
Помни, я всегда-всегда буду тебя любить.
Я знаю, ты меня тоже любишь, но … Не можешь показать этого.
Я сам виноват во всей этой ситуации. Прости меня!
С Новым Годом!!! Я люблю тебя!!!
( И ты меня прости…)
Глава III
… февраля 201… года.
Ужасный день, ужасный !
Сегодня меня отправили к главному в этой «лечебнице». Молодой, хитрый лисёнок уселся на чужое место и кушает от него.
Прихожу к нему с охраной. Он сидит в своем кресле, лыбину разинул и говорит мне: » Тут вам, Федор Михайлович, документы надо подписать».
Кидает мне эти бумажки. Я подхожу и чувствую, что будто бы… будто Софья Александровна здесь. Конечно здесь! Без неё ни один документ не действителен. Смотрю на бумажку. Вижу, её роспись! Значит она здесь! За стенкой! Но как… как мне к ней попасть? Меня туда точно не пустят, а через этих дылд не пробиться…
-Чего медлите, Федор Михайлович?- заговорил лисёнок,- Может, вам помочь?
Меня ударили в живот… За тем ещё раз… И ещё… Я упал… Стали бить ногами…
-Стоп!- серьезно сказал лис и присел ко мне,- Подпишите или продолжим?
Ужасный день, ужасный!
(Да, жестоко…)
1
— Да где этот Женя?! Битый час его уже ждем его!- послышался скрипучий женский голос в довольно просторной квартире. Отчасти простор этот возник из-за незаконченного ремонта, что было ярко видно по облезлым обоям и было ярко ощущаемо по резкому запаху клея. Забавно, но к этому аромату примешивался запах ладана.
Женский голос исходил из небольшой комнаты. Если прислушаться лучше, то можно услышать страшный тихий плач. Мария Михайловна, та, чей голос мы недавно слышали, слышала это, и реакция, которая вызывает этот плач, была на грани раздражения, ненависти и страха. Возможно, поэтому она послала Женю за Владовой (но вряд ли).
— Да сядь ты. Успокойся. Твои хождения взад-вперёд никак не помогут Вере,- сказал Марии Михайловне «в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил».
— Да знаю я, что не поможет. Просто… Не могу я сидеть рядом с…- сказала она, показав глазами на бледного, высохшего человека, который спокойно лежал на кровати. Должен признаться, несмотря на приличный вид этого человека (хороший галстук, классический костюм, даже запонки), я бы так же не желал садиться с ним. Человек этот слишком каменный и бледный.
— Да ладно тебе, это всего лишь умерший человек,- сказал мужчина.
— Я знаю! — раздраженно высказалась она. — Да где же этот сукин с…
Крик. Лавина крика и слез хлынула из кухни. Она была настолько сильной, что запачкала и всего бледного человека, и лицо Марии Михайловны. На удивление, ухоженного мужчину он никак не задел, хотя тот был ближе всех в нему.
— Прорвало,- сказал мужчина.
— Помолчи! А! Надоело! Все лицо теперь в…
Вдруг появился скрип открывающейся двери и быстрый короткий такт потертых каблуков.
— Где она?- послышался твердый женский голос.
— Ох, Слава Богу, вы здесь!- сказала Мария Михайловна,- Софья Александровна, я позва…
— Где она?! Неважно, я отсюда слышу.
Софья Александровна пошла на кухню. Через минуту пришёл еле дышавший Евгений. Первое, что он услышал, это возмущение Марии Михайловны:
— Нет, ну это кошмар!!! Даже не поздоровалась!…
— Здравствуйте.
— Привет, Женя.
— Женя!- послышался голос Софьи Александровны. — Проводи, пожалуйста, людей вниз и позови рабочих.
— В смысле!? Это что ещё за нахальство!
— Тетя Марина, пожалуйста, не надо задерживаться. Просто пройдемте вниз.
— Но!… Это… Ладно.
Они ушли, и надеюсь, больше не придут.
2
Жил был человек. Был он добрым и порядочным, но, как обычно это бывает, в жизни ему это не особо помогало.
Женился. Она была такая же. Жили они долго и просто. Родился у них сын.
Жена умерла, и сын перестал разговаривать с отцом.
Умер и сын, и уже отец пришел на похороны к сыну, чтобы просто поговорить. Он сидел на качелях. В руках мороженое. На лице седая бородка, морщинки. За спиной не очень удобный горб. Но всё это не важно. Главное —
это прекрасный белый фрак. Рядом качается девочка лет пяти-шести, не больше. Туда-сюда… Туда-сюда… Почему старые качели такие скрипучие?
Туда-сюда…Туда-сюда… У неё красивое белое платье, хотя оно и не совсем подходящее под погоду. Да и мужчина не лучше. У дедушки в руках мороженое. Его сын любил мороженое… С шоколадной крошкой… Тучи сгущаются… Мороженое тает… Ребёнок качается…
— Дедушка!- сказала девочка,- Дедушка!
— А? Да, солнышко, чего ты хочешь?
— А скажите, пожалуйста, почему там люди собрались?
Дедушка прищурился… Долго щурился… Рассматривал…
— Где?- спросил он неожиданно.
— Как где? Там.
Девочка указала на толпу возле автомобиля.
— Это… Это муравьи Христа провожают.
Девочка задумались.
— Христос?… Это тот дядя с длинными волосами на иконе.
Дедушка посмотрел на неё.
Две косички… Бантик… Глаза, готовые поглотить весь мир… Дедушка улыбнулся. Морщины… Нос картошкой… Глаза, понимающие весь мир…
— Мороженое будешь?- спросил он.
— А можно?
Дедушка отдал её мороженое прямо в руки, встал и хотел уйти, но…
— Дедушка!
— Да, солнышко, чего ты хочешь?
— А вы Христа провожать не будете?
— Христа?- дедушка задумался,- А зачем? С сыном я уже поговорил, а Христос никуда не уходит, чтобы с ним прощаться.
Молчание. Простое молчание.
— Солнышко.
— Да, дедушка?
— Иди-ка ты домой. Скоро дождь будет. Ещё, не дай Бог, заболеешь…
Да и я пойду…
3
— Что-то я запыхалась,- сказала Софья Александровна перед тем, как спокойно сесть и налить себе уже горячий чай. Рядом с ней сидела Вера Алексеевна. Она плакала… Нет, рыдала.
— Ой, какой хороший чай! Ты попробуй,- сказала Софья Александровна, но, несмотря на её слова, стакан Веры Алексеевны не двигался.
— Ой, хороший чай! Хороший ча…
— Да на что мне твой чай!!! У меня муж у…- вдруг прозвучал разрывающийся крик.
Лицо Софьи Александровны из расслабленного и простого стало сосредоточенным и серьезным. Она положила наполовину полный стакан, встала, подошла к окну и стала на что-то сосредоточенно вглядываться. В итоге она сказала:
-Да… Я знаю, что у тебя произошло. Я знаю насколько это больно… Самое сложное — понять, что это случилось. Если ты думаешь, что я буду тебя утешать, то ты ошибаешься. Я не буду этого делать, потому что обычно человека утешают, чтобы он забылся… но смерть забыть нельзя.
Наступила тишина. Совсем короткая, прервавшаяся всхлипыванием носа, но её хватило, чтобы Вера Алексеевна испугалась.
-Но знаешь…- прозвучал тихий голос Софьи Александровны, и легкие, как пушинки, капли сыпались с её лица,- Знаешь, что на самом деле страшно. Страшно, когда любимый не просто умер по какой-то причине… Это ещё хорошо, он умер быстро, спокойно… Страшно, когда любимый человек разлагает себя… А вместе с тем и тебя… Я знаю… Я помню…
-Я помню, как умер мой отец.
Он был хорошим человеком. Не самым лучшим, но хорошим. Папа никогда не давал мне унывать. Даже в самом трудном для меня он находил что-то приятное. Папа меня по -настоящему любил — свою маленькую дочурку.
Когда папа начал пить, я не обратила на это внимание. Никто не обратил,
ведь… это нормально…. Слегка отдохнуть… Расслабиться…
Насколько же трудно заметить момент, когда человек становится пьяницей.
А знаешь что самое ужасное? Он любил меня… и пил… И маму он любил…
и пил…Сколько мы его просили… Все бесполезно.У них начались ссоры…
Затем слезы… Синяки…
Что-то я совсем перенервничала. Вроде, было так давно. Даже тушь потекла. Пойду, умою лицо…
Ладно, дальше.
Никто не ожидал, что все так кончится. На похоронах только и судили о том, почему это он удавился. Сложнее всего было матери. Многие думали на неё, мол, довела, не сберегла. А она просто любила его.
Я знаю, что уже рассказывала тебе эту историю, но тогда речь шла обо мне, о моих чувствах. А подумай, что испытывала моя мама. Она его любила и терпела, жалела и ругала… Плакала и за, и из-за него. Удивительно, как я попала на те же грабли. Но мой, Слава Богу, не умер… Да и я не стерпела, а она…
Как тогда было страшно на неё глядеть. Ни глаз, ни лица, ни тела, лишь тоненькая, хрупкая кожа. А что ей пришлось пережить ещё после его смерти… Но она пережила! Всем смертям назло! Все живым назло! Она выдержала!
Я знаю, что ты чувствуешь. Я понимаю, что это. И моя жизнь — не лучший пример для подражания. Я слабая, но моя мама… Мама до самой смерти была стойкой. И ты должна быть не такой, как я. Слышишь, ты должна быть сильной! Если не ты, то кто?»
Наступила тишина. Замолчали и новые, и старые слёзы, замолчал дурацкий холодильник, замолчало тиканье часов. Все пространство стало струнами скрипки, играл же на ней смычок детским смехом да пением маленькой птички за окном.
Софья Александровна улыбнулась, посмотрела на свою подругу и сказала:
-Вера, ты чай то попей. Чай хороший — китайский. Он душу греет.
( Ну- ка, а что в конце?)
«.. июня 201… года
Прошел месяц с того момента, как умер Виталька. (Что!?) Тело так и не нашли. Но это ничего, я уверен, с ним все Там будет хорошо (Чего?).
Я скоро выхожу!!! Наверное, это моя последняя запись здесь. Насколько это было ужасно. Но я справился! Я ВЫДЕРЖАЛ!!! Ради вас…И скоро я увижу вас вновь!!!»
Глава IV
«…июля 201… года
Сынок…
Я… Я не понимаю… Я здесь… Я вышел!
Я звоню тебе, а в ответ гудки. Я спрашиваю твою маму — она говорит, что ты ничего не спрашиваешь обо мне.
Ну, ничего, я знаю, это просто недоразумение. Может, у тебя просто номер телефона поменялся? Да, точно. К тому же ты, я слышал, всё время занятой: экзамены, проекты…
Ничего я подожду… Скоро похороны, там встретимся, поговорим. Я уверен, после этого всё изменится. Всё станет, как обычно.
Я знаю, все будет хорошо».
(Папа…)
1
Тучи сгущаются. Они насыщаются. Внизу люди маются, судят. О чём? Или кого? Не знаю. Но к тому моменту, когда всем уже надоело ждать непонятно чего, подъезжает автомобиль. Из него выходит два человека: Вадим и его отец Федор Михайлович.
Один из них переодет. Теперь Вадим в черных брюках и темно-синей рубашке. На рубашке две серебряные запонки. Руки запачканы краской. В правой — Вадим держит короткий карандаш, в левой — старую, запачканную 24-хлистовую тетрадь, на которой надпись «Дневник».
Федор Михайлович почти не изменился, только глаза стали чуть живее, руки чуть суше, а карманы, в которых недавно был тяжелый груз в виде старой тетрадки, стали легче.
— Всё же, я не понимаю, зачем ты мне её отдал сейчас?- спросил Вадим.
— Ты прочти и поймёшь,- ответил спокойно Федор Михайлович.
— Да нет, я не об этом. Зачем сейчас? Я ведь её потерять могу или ещё чего. Ну, ты знаешь…
— А! Сейчас. Честно говоря, не знаю… Просто вспомнил. Ну, ты её не потеряй.
— Ну, ладно…- ответил Вадим неуверенным голосом.
Федор Михайлович подошел к толпе. Вадим же решил сесть на скамейку. Она находилась поблизости, под прекрасной густой рябиной. Когда Вадим садился, вдали увидел смутную фигуру старичка в ярко-белом наряде. Для Вадима это было странно, но не настолько, чтобы беспокоиться об этом.
Скамейка была ужасно неудобной, но для того, чтобы видеть процессию, пригодной. Хотя Вадим сел туда не столько затем, чтобы наблюдать за всеми, сколько затем, чтобы никто его не трогал.
За самой толпой Вадим не следил — это слишком скучно. Она либо собиралась в одной точке, либо рассыпалась на множество кусочков. Намного любопытней наблюдать за каждым человеком по отдельности. Кто-то обсуждает планы, кто-то разговаривает по телефону, кто-то всё время ходит и чем-то возмущается, например, Мария Михайловна, которую, по её словам, «наинаглейшим образом выгнала эта Владова» примерно двадцать минут назад. Она бы и продолжала в том же духе, но, видимо, взгляд Вадима и улыбка Федора Михайловича заставили её замолчать. Забавно, но в какой-то момент замолчали все, будто они не ждали мертвеца, а становились им. Хотя они и были мертвецами. Вадим подошел к толпе…
Дверь из подъезда отворилась. Оттуда вышла немного похныкивающая Вера Алексеевна. Её обнимала Софья Александровна.
Вадим заметил, что у его мамы пропал макияж. Он посмотрел на тетю Веру. «Нет», — подумал Вадим. Посмотрел на отца: «Нет».
В этот момент из дома появился гроб.
Плач. Рыдание. Крик. Вера Алексеевна вцепилась в Софью Александровну. Слишком это было тяжело. Подруга пыталась её утешить и всё шептала что-то на ухо, но ничего не помогало. Да и не могло помочь.
Вадим взглянул на труп. Сложно было найти в этом что-то общее с тем отцом Жени, которого он знал. Конечно, он был одет, как женин отец, но факт в том, что это было лишь кучка костей, обволакиваемая тканью, напоминающей кожу.
— Пуговица!- вдруг прокричала Вера Алексеевна,- Расстегните ему верхнюю пуговицу! Он никогда её не застегивал! Пожалуйста, Женя, расстегни!
Но Женя не расстегнул. Он вообще врят ли понимал, что происходит. Женя просто не шевелился и смотрел на отца.
Вера Алексеевна стала просить других, но никто не подходил. Все плакали и боялись. «Мелочные… Трусливые… Но живые!»- подумал Вадим, но и он не мог подойти. Тогда Вера не выдержала, подбежала к гробу и сама отстегнула пуговицу.
Тут она увидела его лицо…
Вера Алексеевна упала в слезах на землю. Все были в оцепенении. Софья Александровна подбежала к Вере Алексеевне, подняла её, обняла и потом отвела подальше, сказав перед этим рабочим: «Заносите в машину. Мы сейчас подойдем».
2
Все стали садиться по автомобилям. Вадим и Федор Михайлович тоже отправились к своей машине. Софья Александровна вместе с Верой Алексеевной, Женей и ещё несколькими людьми сели в микроавтобус.
Вадим сел в автомобиль, Федора Михайловича остановила какая-то старушка. Через некоторое время, они сидели рядом.
-Это Надежда Ивановна. Ей места не хватило, так что она поедет с нами, — сказал отец Вадима, как будто бы оправдывался. Вадим ничего не ответил. Ему ничего не хотелось. Какая-то резкая усталость обволокла его, когда он сел в машину. Он просто ткнулся лицом в стекло и стал осматривать мелькающий пейзаж.
Картина была не самая оптимистическая. Серые дома, черная земля. Серое небо, черные люди. Все вокруг стало двуцветным. Только издали поблёскивали молнии.
Микроавтобус тронулся. Все поехали за ним, правда, было ощущение, что машины вообще почти не двигались. Парад смерти явно никуда не торопился. В итоге вся процессия остановилась.
В этот момент к автомобилю, где были Владовы, подошла шатающаяся девушка. На ней были тапочки и какой-то непонятный балахон. Все лицо её было похоже на огромный помидор с двумя большими синими вмятинами. За ними скрывались почти неоткрывающиеся глаза. Волосы седые, полуоблезлые. Удивительно, как Вадим понял, что это существо женского пола.
Это постучало по стеклу со стороны водителя.
— Извините… а можн… я с вами сладу?- протянуло оно.
Отец задумался:
— Ну… Ладно… Садитесь. Только аккуратно.
Тут почти уставшее сознание Вадима очнулось и начало негодовать.
— Что?!- резко воскликнул он.- Нет! Вы сюда не сядете!
Небольшое молчание. Никто, даже сам Вадим, не ожидал такой реакции.
— Сынок, ты чего? Довезём человека, чтобы проводил мужа тети Веры. Ну, перебрала, бывает…- сказал Федор Михайлович приветливым голосом.
— Нет, не бывает!- закричал Вадим и звериными глазами посмотрел на ту женщину, — Пошла вон, драная с…! Ты не имеешь права даже на то, чтобы землю жрать, не то чтобы человека провожать! Мразь такая, набухалась и продолжения хочешь!
Все замолчали. Отец был настолько шокирован, что не мог даже слова вымолвить. В таком же состоянии была и Надежда Ивановна.
Женщина посмотрела полупрозрачными глазами на Вадима. В её лице не выражалось ничего, кроме безразличия. Поняв, что её не посадят в автомобиль, она встала и пошла прочь от процессии.
Вадим отвернулся в сторону своего стекла. Поблизости прогремел гром, сверкнула молния.
— Ой, знаете, я пересяду к своим. У них уже, наверное, появилось свободное место. — сказала Надежда Ивановна и тут же исчезла.
— Мда… Зря ты так с ней. Может, она ни в чем не виновата, — сказал отец Вадима.
«Нет, это ты зря так с собой», — подумал сын, сказав резко:
— Знаю.
Машина поехала дальше. Всю дорогу ни Вадим, ни Федор Михайлович не сказали ни слова.
Ту пьяную женщину звали Любовь. Через три дня после этого случая она покончила с собой. Нельзя сказать, что в этом виноват Вадим, но и нельзя точно назвать истоки рек, морей, океанов…
Страданий.
3
— Эй, Димон, сигареты есть?- спросил какой-то могильщик.
— Не, нету,- ответил ему его друг.
— Курить охота. Слушай, покопай пока один эту могилу. Я пойду пока, попрошу Ильича.
Его приятель что-то пробормотал под нос, но не остановил рабочего. Тот поднялся наверх. Увидев, сколько они прокопали, он сказал:
— А знаешь, Дим, ты тоже пока отдохни, все равно яма достаточно глубокая. Смысл её копать.
Сказав это, рабочий пошел дальше. Пройдя мимо небольшой горки земли, он увидел бригадира лет пятидесяти, сидевшего на скамейке около какой-то могилы. Оба они были одеты в рабочий костюм, майку, спортивные штаны и обуты в кожаные ботинки. Единственная разница была в небритых щеках рабочего и лёгкой седой щетине мужчины.
— Здоров, Ильич.
— Привет, Виталя.
Они пожали руки.
— Есть сигареты?
— Прости, не курю.
— Тьфу тебя, Ильич. Ты, конечно, мужик нормальный, но больно правильный.
— Ну, извини, какой есть.
Могильщик сел на ту же скамейку, где был Ильич.
— Слушай, как думаешь, долго они ещё… это… ну, как его…
— Будут провожать?
— Да, что-то в этом роде.
— Не знаю… Хотя нет, постой…- Ильич прислушался,- едут.
— Ну, Слава Богу! Димас, поднимайся, сейчас вытаскивать будем.
Дима, сидевший до этого на горке выкопанной земли, спокойно встал, воткнул в её лопату и подошёл к Ильичу и Витале. Вид у Димы был нездоровый: бледное потное лицо с напряжением смотрело в непонятное пространство.
— Дим, да что с тобой?- спросил Виталя,- Не кисни, сейчас по-быстрому закопаем и каста.
— Баста. — тихо поправил его Ильич.
— Чего?
— Ничего… Дима, присядь пока, отдохни, а мы всё сделаем.
— В смыс…- захотел возразить Виталий.
— Без смыслов. Я сказал, что мы будем делать, значит выполняй.
Автобус подъехал к ним. Задняя дверь открылась. Оттуда вышли три человека: маленькая плачущая дама, женщина повыше, которая пыталась утешить её, и молодой парень со светлыми волосами. Все были, как полагается, в черном. Ничего необычного
Дама — явно вдова, вроде как любившая своего мужа. Женщина — сестра или лучшая подруга, не очень уважавшая покойника, но любищая свою подругу. Парень — сын, который не знает, что должен чувствовать, поэтому он скорее скован, чем расстроен. Картина стара как мир. Только у вдовы ободраны колени. Это немного странно.
Виталя и Ильич вытащили гроб. Вдова, как всегда, в слезы. Подруга, как всегда, утешает. Юноша, как всегда, в растерянности. Действие, похоже, не меняется уже сотни лет.
Затем народ начинает «прощаться» с умершим. Каждый подходит и либо боится, либо не понимает. Главное, чтобы каждый произвел над могилой по два маха. Два… Четыре… Восемь… Двадцать два… Все пугаются и…. Всё как обыч…
Что? Какой-то парень со спокойным лицом положил одну розу. Эм, странно… Это ещё что?! Мужчина обнял мертвеца! Эти двое — явно отец и сын. Картина изменилась.
После этого гробовщики закрыли крышку и прибили её гвоздями. Тут вдова особенно сильно заплакала. Потом с помощью веревок стали опускать гроб. У всех стали проступать слёзы, значит, скоро закончат.
Стоп! Кто-то уходит? Опять эти двое: отец и сын. Странно, все плачут, а они уходят.
Глава V
Расстроенная концовка
Тише Вера… Все хорошо. Я понимаю… Поплачь. Тебе сейчас нужно Поплакать… Слезы… Они успокаивают. Они обтачивают этот камень ужаса
И Безнадежности. Тише, все хорошо. Я понимаю. Все понимают. Тише, все хорошо.
— Зачем ты меня позвал, папа!- спросил Вадим.
— Сейчас всё увидишь.
Они подошли к обветшалой могиле с потертой фотографией
— Привет, Виталя. Давно не виделись. Помнишь дядю Вадим? Он нам, после своей рыбалки, отдавал карпов.
«Помню», — подумал Вадим.
Они подошли к другой могиле.
— О, это учитель географии Вадим Николаевич. Хороший человек. Много помогал мне и твоей маме.
-Знаю, — хотел сказать Вадим.
— Это Катерина Ивановна. Ты её не знаешь, но она была нашей соседкой и… Господи, пусть у нее все будет хорошо
Они хотели пойти к следующей могиле, но…
— Пап, кажется, я…
— Что?- радостно спросил Федор Михайлович.
— Видишь!? Как нет? Ты видишь? Посмотри! Видишь!
Но он не видел. Он не увидел, как миллионы восстали из могил.Он не видел, как они протягивают руки, чтобы обнять его,но Федор Михайлович и видел,
и чувствовал. Его бренное тело, иссохшее и уставшее, было на Земле, но он был Далеко, и все были рядом с ним. Все, кроме сына. Сын был ниже, как и все живые. Но и они восстанут и прозрят и увидят Нашего Отца!
Все плачут: и я, и ты, и Женя… Даже Мария Михайловна рыдает как сумасшедшая. Хотя кто здесь сейчас не сумасшедший?! О… Чувствуешь?
Это же дождь! Дождь — это хорошо. Значит, он слышит! Значит, Он всё знает… Все поминают… Тише, Вера. Тише… Ты поплачь… Поплачь… Но не рыдай… К чему на это море? Поплачь, Вера, Затем вытри слезы. Успокойся.
Кому нужны безбожные слёзы? От них не лучше ни живым, ни мертвым.
Но сейчас… Поплачь…»
Он увидел…Он увидел живых, которые плакали из-за мертвых. Он увидел мертвых, которые, закрыв глаза, плакали из-за живых. Всё это видел Вадим, и даже больше. Он чувствовал влагу дождя и треск земли. А после увидел под собой огромное Медное Море… Море страха… Море слез… И он упал в это Море и стал тонуть…. Но… Что-то спасло его.
Вадим встал, поднял из Моря «Дневник» и ушел, сказав только одно слово:
«Нет…»
Эпилог
Был вечер. Вадим сидел за компьютером и рассуждал о том, что с ним сегодня произошло. В один момент он заметил на своей кровати старую, грязную, полувлажную тетрадь с надписью «Дневник». Она лежала вместе с другими вещами.
Гроза. Дождь, начавшийся ещё во время похорон не только не закончался, но и усилился. Вдруг погремел гром, и свет в квартире погас.
«Ну, не…- подумал Вадим, — Ну, пожалуйста… Ну, не надо. А… Ну и черт с тобой, всё равно хотел почитать».
Вадим встал, взял тетрадь, пошёл на кухню, зажег старые новогодние свечи и стал читать. Всё то время, пока он читал, в комнате стояла гробовая тишина. Даже гроза стала чуть тише. Как будто весь мир застыл, чтобы не мешать чтению. Но Вадим этого не замечал. Он был в глубоком раздумье, и лишь некоторые слова, сказанные им вслух, могли прояснить его ум:
«Ясно, дальше…
Бред какой-то…
И ты меня прости…
Ужас…
Как же так…
Да, жестоко…
М-да…»
Вадим читал долго и упорно. Даже когда свеча растаяла, он читал в темноте. Последнее слово, сказанное Вадимом, было:
«Папа…»
Он закрыл тетрадь, спокойно оделся и вышел на улицу.
Гроза наверху, как и Море внизу, бушевала в ужасаюшем порыве. Качели под толчками ветра издевательски скрипели. Мрак покрывал небо, испуская иногда молнии.
Вадим некоторое время смотрел на эту картину. Затем он надел наушники, нашел песню Oxxxymiron- Неваляшка и пошел в неведомое.
«Из точки А в точку Б вышел юноша, бледный, со взором горящим…»
