Попова Виолетта

11 кл., г. Тутаев

Изумрудные леденцы

В этом году сентябрь выдался тёплым и солнечным. Трава пылала яркой зеленью, как в середине лета, а воздух был тёплым, даже слегка пыльным, особенно у дороги. Солнце чуть отклонялось от зенита в сторону запада, но ещё не торопилось садиться. Если бы я не знала о существовании календаря, то наверняка бы даже не догадалась, что наступила осень.

Я приближалась к дому, в котором прошло моё детство. Двор, в котором я выросла, преобразился до неузнаваемости: вместо старых, скрипучих, советских качелей, покрытых облупленной голубой краской, теперь стоял современный детский городок. На пустыре, где раньше дворовые мальчишки играли в футбол, отныне находилась площадка для детей. Папа рассказывал, как ещё в его юности мой дедушка, его отец, установил на балконе прожектор, чтобы освещать импровизированное футбольное поле. Мальчики-футболисты были несказанно рады этому событию, чего нельзя сказать о соседях, для которых яркий электрический свет, проникающий в их спальни, стал причиной полярного дня.

Папа всю свою жизнь прожил в панельной многоэтажке на четвёртом этаже. Когда-то здесь жила и я, но последние семь лет только изредка заходила на чай. Сколько бы я ни пыталась, никак не могла вспомнить тот день, когда я окончательно покинула эти стены. Значит ли это, что я никогда до конца и не покидала их? Можно вывести человека из отчего дома, но отчий дом из сердца человека — никогда.

Случился тот редкий день, когда я направлялась с визитом к папе. С самого детства я имела привычку разглядывать окна этого дома. Лет десять назад пластиковых окон в нём почти не было, а сейчас осталась только парочка деревянных, и они принадлежали той самой квартире на четвёртом этаже. Через старые стёкла, по краям чуть задетые краской рам, были видны всё те же белые кружевные шторки, узор которых я бы узнала из тысячи.

Я поднялась по ступеням к подъезду, у которого до сих пор растёт небольшой кустик сирени, который в мае расцветал одним из первых в городе. Домофон поприветствовал меня знакомым пиликаньем, и я по детской привычке побежала к лифту в надежде, что окажусь перед ним быстрее, чем закроется тяжёлая подъездная дверь. С возрастом мне удавалось это всё лучше и лучше. Лифт в этом доме был хоть и старше меня лет на пятьдесят, но в разы энергичнее. Он приезжал на этаж и доставлял пассажиров намного быстрее, чем это делают современные «безопасные» лифты, однако издавал при этом такое гудение, что казалось, будто это волк завывал ночью при виде луны. Старенькая, измученная временем дверь в квартиру закрывалась на замок, который при желании можно было легко вскрыть ножиком, чем пользовался папа, когда забывал дома ключи.

— Привет, доченька! — произнёс папа, и мне показалось, что слёзы вот-вот покатятся из его глаз. С нашей последней встречи прошёл по меньшей мере месяц, и за это время папино лицо приобрело несколько новых морщинок, а его волосы и борода постепенно перекрашивались природой из угольно-чёрного цвета в пепельно-седой. — Тебе кофе налить?

— Мне нельзя кофе: тахикардия.

— Есть ещё чай зелёный. Его ещё мама твоя приносила, когда заходила в гости. Но, ты же знаешь, я только кофе пью.

Зашипел чайник. У этой квартиры была одна волшебная особенность: в ней никогда ничего не менялось внешне. Никогда. А даже если и менялось что-то, то казалось, будто это не реальные изменения, а голограмма, обман воображения. И потому вопреки любым попыткам преобразить это жилище оно оставалось в наших с папой глазах прежним. Изменилось только одно: раньше этот дом был наполнен людьми. Много лет назад из бабушкиной комнаты постоянно доносились звуки телевизора, и, когда начинался какой-то сериал по «России 1», она непременно звала меня к просмотру. Бабушка жить не могла без конфет «Ласточка» и «Тёмная ночь», и я частенько выпрашивала их у неё со словами: «Ну, я же только одну…» — а минут через пять приходила за следующей.

Дедушка жил в другой комнате, потому как спустя много лет после развода с бабушкой их объединяли только общая жилплощадь и внучка. Комната деда будто бы до сих пор немного пахла его одеколоном, была увешана моими детскими рисунками и заставлена розовыми кукольными домиками. Я уверена, что, даже если в сильнейший ураган открыть окна в этой комнате настежь, мои каляки-маляки, висящие на стенах, не шелохнутся.

Каждый раз, заходя в этот дом, я чувствовала, будто открываю капсулу времени, которую создала и закрыла ещё в детстве.

— Пап, а помнишь, вы с бабушкой рассказывали мне историю про изумрудные леденцы?

— Помню, конечно, — у папы была привычка в таких ситуациях не просто отвечать на заданный вопрос, а пересказывать ту историю, о которой его спрашивали. — Был я маленький ещё, дала мне мама денег и отправила за молоком в стекляшку (она тогда ещё только построилась). Пришёл я туда с бидончиком в руках, а за молоком очередь длинная-длинная. Ну, я и решил осмотреться, что там да как, и попались мне на глаза изумрудные леденцы, такие большие, такие гладкие. А я отродясь таких конфет не видал, а уж тем более не пробовал. Тут упал снова мой взгляд на толпу людей, стоящих за молоком, и выбор стал очевиден. Я протянул продавщице всю мелочь, что дала мне мама, и сказал: «Тётенька, дайте мне на все деньги леденцов». Прибежал домой с полным бидоном конфет и с довольным лицом объявил маме: «Смотри, каких я леденцов купил!» Мамино лицо тут же побледнело, а через миг она прокричала: «Ты что же, паразит, все деньги на сладости потратил?» Досталось мне тогда знатно, ещё и отец выпорол так, что мало не показалось. Мама, теперь уже не осмелившаяся послать в стекляшку меня, отправилась туда сама. Вернулась она уже без леденцов, но с полным бидоном молока.

Наступило минутное молчание.

— Так что вот, доченька. Тогда-то я и понял впервые, что в жизни нужно поступать так, как до́лжно. А ежели поступишь, как хочется, то на деле ничего не изменишь. Редко случается нам сделать выбор исходя из своих желаний. Будь всё так, как мы бы хотели, старуха с косой не забирала бы наших близких, а счастливые моменты не сменялись бы трагичными.

Остаток чаепития прошёл за пустыми разговорами о том о сём, а, когда я вышла на улицу, солнце уже приближалось к горизонту.

«Темнеть стало раньше», — подумала я, и тут же мне вновь вспомнилась история об изумрудных леденцах.

И правда: люди так ошибаются, думая, что всегда живут и поступают, как хотят. В действительности же это невозможно, потому что почти всё в нашу жизнь приходит случайно, и не всегда мы вправе принять или отвергнуть такой «подарочек» судьбы. И даже если мы вдруг делаем что-то из собственного «я хочу», то после всё равно всё становится, как «до́лжно». Получается, нам только кажется, что мы имеем какое-никакое право на выбор. Несмотря на бидон с леденцами, молоко всё равно появилось в холодильнике, только урок, полученный в тот день, папа помнит до сих пор. Лето этого года ушло, и даже осень не сможет его заменить; скрипучие качели больше никогда не появятся во дворе, а пластиковые оконные рамы не превратятся в деревянные. Моё детство безвозвратно кануло в небытие, как и бабушка с дедушкой, которых я больше никогда не увижу. И даже если я очень сильно захочу вернуть время назад, оно не вернётся, потому что в итоге всё сложится так, как должно было сложиться.