15 лет, п. Красные Ткачи
(диплом третьей степени)
У деда
Тоскливая глухая ночь вновь опустилась на одиноко стоящий у озера дом, ещё более подчеркивая его отчужденность. Птицы уже не пели, ветер стих, шума дороги здесь никогда и не было слышно. Тишине мешал лишь стрекот кузнечиков, защищающих свою территорию враждебно настроенных по отношению к сопернику. Луна сегодня далеко за тучами, омрачив всё вокруг одинокого домика.
Но в эту ночь хозяин дома не поддался настроению окружающего его сумрака. Он не был погружен в свои мысли, не плыл в волнах воспоминаний и не оплакивал прошлые потери. В этот вечер одинокий старец зажег свою единственную запыленную вековой пылью лампу, чтобы скрасить и без того нерадостный день своих внуков. Дети привыкли к городским удобствам и суете. Свежий воздух деревни, пение птиц, молчаливая гладь озера, и компания ветхого деда был для них не блаженством, а наказанием. С трудом дождавшись вечера, поужинав жидким куриным бульоном с черным хлебом, они уже были готовы закрыть глаза и представить свою уютную квартиру и сытный мамин обед, как вдруг дед зажег эту несчастную лампу-ровесницу.
– Но для чего это, дед?- спросил Егор, старший из детей и поэтому считавший себя ответственным за остальных.
– Да я только хотел вам почитать, мать сказала, вы любите сказки,- ответил старик.
В голосе его Егор услышал робость, тоску и ощущение (чего?) В эту минуту Егор почувствовал такую жалость. К чему такое равнодушие к несчастному старику? Он ведь искренне старался угодить внукам, просто не умел, не знал как, он прожил в этом доме всю свою жизнь, откуда он мог знать, что в мире всё так изменилось.
– Нет, дед, не надо сказок. Расскажи лучше про аистов. Дом твой дом один в этом поле остался, соседи твои – аисты, они всегда здесь жили?
Дед глубоко вздохнул. Он виновато опустил глаза, как бы извиняясь за свою отчужденность. Потом взглянул куда-то вдоль, далеко за стены своего дома, от своих лет и от настоящего.
– Время было тяжёлое. Война прошла, но следов после себя оставила столько, ничем их было замести и не засыпать. Отец не вернулся, остались мы с матерью одни. Да и не только мы. Хозяйки все – обессиленные от слёз, дети – осиротевшие и дикие.
Выживали, чем Бог пошлёт. Я пастухам тогда помогал. Лошадей пас, продажных в колхоз возил. Так я этих животинок полюбил, умные они такие, всё понимают, в беде не бросят. Вот однажды вел я колхозный табун. Сроку давали немного. Вовремя не приведёшь, через лес – всё через лес. Всегда всё обходилось. А тут иду, думаю, как короче срезать, да пешком, а где бегу. До обеда успеешь – казённых щей дадут. А я слегка, бег на шаг сменил. Дышу, как гончая на охоте. Вдруг смотрю – лошадки мои стоят кругом, траву жуют. Я понять не могу. С ума сошли, окаянные. Смотрю на них, как чудо диковинное увидел, чувствую только, холод по телу бежит, сковало всего. В один миг остановился, а я уже в болоте, до пояса застрял, сердце колотит, будто наружу сбежать от меня хочет.
Пот холодный прошиб. Голова вроде тоже чужая. Сплю или нет? Не возьмёт меня, — решил в один миг. — А нет, руками, ногами, нет мне спасения. Я и в слезы, а оно меня не отпускает, но дольше не тянет на дно окаянное. Только потом я понял, лошади мои не уходят, ждут. Решил так, что раз они – друзья мои, ждут меня, значит выберусь. Они меня не бросят, а я – их. Так и вышло.
Вечерело уже, про щи я, конечно, уже и не думал, и деньги мне в болоте незачем.
Но настроился я серьёзно. «Сколько хочешь, – думаю, – меня держи, а жить буду, не сдамся». Вдруг лошади задергались, начали между собой крутиться. И вроде их больше стало снится – не снится?
– Но, дед, ты же ходишь?
Дед будто и не заметил слов мальчика, снова опустил голову, положил руки на колени и продолжал.
– Принесли меня домой. Мать рыдала будто меня уж в живых и нет. Я не утешал её, как мог. Я лежу, мать ревёт. А еда сама в доме не появляется. Значит, надо вставать.
–Да как же, дед. Больному уход нужен и лечение.
–Нужда и уход, и лечение бывает. Тут либо жить, либо умирать. Я свои ноги уговариваю, толкаю, упрекаю, идите, милые.
Время далеко ушло вперед, соседи через лес к колхозу ближе уехали. Остались мы с матерью на хуторе, справа – поле, слева – поле.
Ох, мать устала, всё сама. Весной утром вдруг вбегает в дом, кричит, смеётся. Сосед к нам прилетал, аист белокрылый. Одинокий, но гордый, осанистый. Ну, думаю, раз ты прилетал, выйду на тебя поиграть. И вышел, не сразу понятно. Уж он семью завёл. И не зря вышел. Тебя бабушка за этим аистами тоже наблюдать любила. Так мы и повстречались.
А аисты наши вот много лет здесь живут, и дети их, внуки и правнуки.
Все уж уехали из этой деревни, нас за собой звали, но мы своих соседей ни на какие блага не променяем. Сколько лет мы бок обок живём. Бабушка ваша, покойница, бывало выйдет и вспомнит, как много дней из родного дома пять вёрст ходила к белокрылому гордецу. «Душа,- говорила, — так и рвалась, будто судьбу вела к тебе, Никифор».
Дед закрыл глаза. Наверное, сейчас он представлял свою жену, навстречу своей судьбе Егор стало так горько, что дед его, пережив столько трудностей, столько преград, сейчас такой одинокий. Но тут в глазах своего предка он увидел такую силу, яркий свет, огонь. Егор понял, дед ни о чём не жалел и был счастлив среди своих друзей. Теперь он не чуждался деда, он хотел стать похожим на него: сильным, упорным, смелым и счастливым.
