Мирзаметова Амина

15 лет, г. Ярославль

Зеркала

У Элин было много зеркал. Большие или маленькие, с деревянными резными рамами или стальными, висевшие на стенах или стоявшие на полках, – это не имело значения. Ведь главное в любой вещи – её содержание.
Главное в зеркалах – отражение Элин.
Девушка бережно достала из чёрной бархатной шкатулки деревянный гребешок, украшенный геометрической резьбой. Встав перед большим зеркалом, занимающим треть стены, Элин провела гребнем по волосам.
На лице отражения зазмеилась загадочная улыбка. Девушка из зеркала нежно провела по шраму на оголённом плече, попутно поправив спустившийся рукав алого платья. Элин несколько печально улыбнулась в ответ. Закончив расчёсывать волосы и положив гребешок обратно в шкатулку, она вышла из комнаты.
Стук небольших каблучков, отскакивающий от каменных ступеней лестницы, звонким эхом разносился по дому, разбивая мёртвую тишину. С зеркал, висевших вдоль стены, на девушку смотрели отражения, растягивая тонкие губы – кто в улыбке, а кто в жутком оскале.
В каждом зеркале Элин была разная. Каждое зеркало отражало грань её души, но лишь одну. Единственную и неповторимую грань, будь то злость, гордыня или лицемерие.
Среди зеркал преобладали тёмные грани, как тёмные цвета преобладали в гардеробе Элин. Точнее, все зеркала являлись тёмными гранями.
Переступив последнюю ступеньку, девушка прошла на кухню. Поблёскивающий в свете огромных люстр стул с мягкой алой обивкой был отодвинут и манил своим величием, призывая сесть.
Стол к её приходу, как обычно, был накрыт. По обе стороны от него, поддерживаемые металлическими подставками, стояли зеркала. Кивнув Элин головой, каждая из зеркальных дам, расправив пышную юбку, села на свой зеркальный стул.
Стулья зеркальных дам были тусклее, чем у Элин, точно так же, как их кожа была бледнее, чем у неё.
Это заставляло их завидовать. Ведь зеркальные дамы были всего лишь… зеркальными. А она, Элин, – она была настоящей.
Она была живой.
Иногда девушке было жалко отражения, ведь те не могли есть, пить, нежиться в тёплой ванне, растирая по нежной никем не тронутой коже белую пену. Они не могли чувствовать холод или жару, многие из них не видели солнца – ведь зеркала тяжёлые и слабой Элин их не поднять. Но хуже всего было то, что ни одно из отражений не могло уйти за пределы своего зеркала. Все они были обречены на одиночество, которому нет конца. Вечное одиночество.
Иногда Элин ловила на себе их взгляды, наполненные тоской по тому, чего ни разу не пробовали. Взгляды, наполненные обидой, непониманием, тяжестью веков, что они прожили.
Иногда она ловила взгляды, полные злости. Иногда – полные разочарования. А иногда в глазах отражений она видела пустоту.
Она видела весь спектр отрицательных эмоций – и ни одну положительную. И каждый раз, как она вспоминала это, становилось страшно.
Страшно засыпать и просыпаться.
Днём зеркальные дамы не трогали Элин. Они набирались сил перед такой холодной, такой длинной для неё и такой короткой для них зимней ночью. Ночью они могли делать с ней всё, чего им хотелось. Она была уязвимой, а они – непобедимыми.
Ночь – время отражений. А самая длинная ночь в году – их праздник.
Как только солнце скрывается за горизонтом и на тёмном небе появляются первые звёзды, улыбки зеркальных дам становятся шире, а их глаза чернеют от злости, которую невозможно скрыть. Эти глаза уничтожают всю радость прожитого дня, вселяя в душу и сердце ужас предстоящей ночи.
Элин ложится в кровать и засыпает, любезно открывая зеркальным дамам двери в свой сон. Их губы расплываются в улыбках, искажающих лица, а глаза, в которых отражается зловещая жажда чужой боли, наливаются кровью.
«Эта жажда будет утолена», – уверяют отражения.
«Я знаю», – отвечает Элин, пропуская их в комнату.