17 лет, п. Варницы,
Ростовский район
Благая весть
Всякое дыхание да хвалит Господа.
(Пс. 150, 6)
Я лежал в кровати и смотрел на белый, в редкой паутине трещин потолок. Я бы даже сказал, что смотрел сквозь потолок в свои грёзы и переживания. Времени было уже изрядно – около двух, а быть может, и трёх часов ночи. Нет, меня не мучила бессонница, это было что-то иное. Мне хотелось спать, но более того хотелось жить, дышать каждой минутой, проведённой в этом удивительном месте. Я жаждал ощущать каждую секунду, каждое мгновение, ещё и ещё…
Нагрянувшая столь неожиданно ночь отделила меня от суеты дня и распахнула мой разум, отверзла для того, чтобы впустить в него пёстрый рой беспокойных мыслей, и они беспорядочно устремились в моё сознание, как мотыльки слетелись на жаркий свет восковой свечи. Я закрыл глаза, позволил бурному потоку сознания увлечь меня за собой…
Всё внутри меня словно ожило, пробудилось от долгой спячки, пришло в движение. Пред глазами всплывали отчётливые образы минувшего дня, они окутывали меня с ног до головы. Почудилось, будто я снова стою там, в окружении дивных рукописных икон, в сияющем неземным, Божественным светом храме… Послышались мне вздымающиеся в поднебесье голоса, звон пышущего жаром золотого кадила, в нос ударил еле заметный, но, несомненно, реальный запах курящегося фимиама, а в душе вспыхнулось тёплое, благодатное, бесконечно прекрасное чувство искренней Божественной любви…
Едва ощущаемый ветерок толкнул створку измождённого неумолимым временем шкафа, и та, поддавшись, со скрипом отворилась, окончательно откинув пелену дремоты и вернув разум мой в явь. Я сел, протёр глаза, огляделся. Комната, залитая серебристым лунным светом, была недвижима, только робко колыхалась выглядывавшая из приоткрытого окна занавеска. Уставший трудиться растрёпа-ветер лениво звал к распростёртому чернеющему морю, мерно шумящему внизу. Спать не хотелось уже совершенно. Я ещё немного посидел, наскоро надел футболку и брюки, висевшие на таком же старом, как шкаф, расшатанном стуле, и на цыпочках, стараясь не разбудить паломников, мирно спящих рядом, прошёл к выходу.
Открывшаяся по ту сторону двери картина ночного побережья завораживала: небо, чёрное как сажа, сверкало густой россыпью звёзд. Они сверкали так ярко, будто были бриллиантами на царской короне. Но каждая из них была ярче любого алмаза любой короны самого могущественного и властного царя, ибо обрамляли звёзды не корону царей человеческих, но корону Царя Вселенной и возвещали своим бесконечным светом величие Его… И самым ярким бриллиантом сияла сейчас серебряная луна, освещавшая своим мерным, холодным, но, несомненно, живым светом спящий под омофором ночи мир…
Слева от меня простирались до самых небес горы – величественные и могучие свидетели прошедших эпох, грозные и дремучие, как сама Земля, спящие титаны древнего мира. Склоны их поросли низкими деревцами, редкие ухабистые плато – густой щетиной чернеющих сосен, а подножья затянула зелёная паутина виноградных лоз с частыми, теперь в темноте неразличимыми большими гроздьями спелого винограда.
Горы кутались в рваную вату седых облаков, облокачивались на растущие в низинах деревья, как на мягкую перину, и дышали так ровно и незаметно, что если бы не завывания ветра в расщелинах, то можно было бы подумать, будто они и впрямь мертвы и безмолвны… Но и они, незыблемые, готовы воззвать ко Всевышнему в день, когда ученики Христовы умолкнут…
Побережье объято призрачным серебристым светом, и под ним распростёрлось бездонное море. Чёрное, смоляное, оно казалось продолжением развёрнутого над ним небесного свитка. Море и небо слились в одно целое, а искрящаяся на зыбких тёмных волнах лунная дорога бежала до незримой линии безгранично далёкого ночного горизонта…
И особым украшением раскинувшегося передо мной пейзажа стал древний монастырь, расположившийся на краю обрыва, над морем. Монастырь царственно величествен. За его стенами – непостижимые мирскому уму истины, непонятные обывателю судьбы и истории. И сам монастырь для людей, далёких от церкви, – одна большая неизведанная тайна. Впрочем, как и для людей, искренне верующих, для людей церковных монастырь – загадка, быть может, ещё более глубокая. Монастырь невозможно понять, монастырь можно только прочувствовать и пережить…
Сейчас же мог наблюдать я необычайную красоту ночной обители. Сверкающий в лунном свете купол колокольни, вздымающийся в поднебесную глубь, точно горящая живым пламенем свеча. Я стоял, заворожённый распростёртым предо мной пейзажем. Охватившую меня тишину перебивал шум прибоя, шёпот суетливых листьев, потревоженных ветром, стрёкот каких-то ночных обитателей да ещё, пожалуй, шум крыльев неизвестной мне птицы, жительницы поднебесья. В воздухе неповторимый, несравнимый ни с чем запах моря, лёгкого ночного бриза…
И какой-то дух мнится мне в этом хрустальном ночном воздухе. Всё моё естество ликует, охваченное ощущением бесконечной благодати. Душа моя вспоена Божественной тайной премудрости этого Святого места.
Влекомый странным чувством, я пошёл вдоль берега. Под ногами хрустел песок, порой он забивался в обувь, но я не обращал на это никакого внимания: мой разум был преисполнен дум и впечатлений. Они, как волны на море, наслаивались друг на друга, накатывали и отступали назад только для того, чтобы накрыть с новой силой. Я дошёл до каменистой тропы, ведущей на гору к монастырским вратам, снял обувь, отставил её в сторону и уселся на песок. Торопливая морская волна облизала мои ступни, отступила, снова набежала. Ветер ерошил мне волосы, гулял в складках просторной одежды. Время для меня как будто застыло…
От размышлений меня отвлёк чей-то мягкий голос. Я помотал головой, высвобождая разум из пут связавших меня мыслей, как бы через силу повернул голову к источнику звука, отвлёкшего меня от созерцания Божьего творения. Высокий седобородый монах в чёрной рясе и такой же чёрной скуфье смотрел на меня с искренним радушием. Свет луны, на удивление, позволил рассмотреть его. Лицо монаха рассекали глубокие морщины – верный признак трудов и поста. В руке он держал деревянные чётки, перебираемые привычным движением сухих пальцев. Монах широко улыбнулся, сделал шаг в мою сторону.
– Христос Воскресе, брат! Чего ты тут сидишь-то? – спросил мой ночной гость.
– Воистину Воскресе, батюшка! Да я… вот… – я как-то замялся. Что тут сказать: смотрю на звёзды и думаю думы? Как-то странно и нелепо что ли…
Батюшка не стал ждать ответа, а неспешно подошёл ко мне и уселся рядом на песке. Он поправил скуфью, чуть съехавшую на высокий лоб, и затих. Несколько минут просидели мы в молчании, вслушиваясь в шум прибоя, любуясь звёздами и морской зыбью. Внезапно тишину нарушил голос моего ночного знакомца:
– Что, брат, на звёзды любуешься?
– Да, батюшка, любуюсь, – ответил я.
– И что же ты думаешь? – всё так же испытующе спрашивал чернец.
– Красиво… – благоговейно, но неопределённо выдохнул я, растягивая звук «и».
– Да, брат, красиво, – вздохнул монах. – А ещё что сказать можешь? Что ты видишь?
– Звёзды вижу, батюшка. Море, луну…
– А за Луной что? – не унимался батюшка.
– Да, собственно, ничего… пустоту…
Батюшка прищурился, вгляделся в угольно-чёрное небо, потом громко, как-то разочарованно выдохнул, повернулся ко мне вполоборота.
– Какая же там пустота? А вездесущий Бог? А силы бесплотные? Какой ты христианин! Неужто и про Бога забыл? – то ли в шутку, то ли всерьёз спросил меня батюшка.
Я понял, что попал впросак, оказался в весьма неловком положении. Хотел было оправдаться, сказать, что Бог – Сам по Себе подразумевается, но монах заговорил первым:
– Ты, брат, смотришь на мир, как на картину, любуешься пейзажем, думаешь о красоте и великолепии творения Божия, взираешь на звёзды, на горы, ощущаешь дуновение ветра, слышишь шёпот моря, шелест листьев… Но, стало быть, ты совершенно не задумываешься о том, для чего Господь дал тебе и эти звёзды, и эти горы, и море это, и всю эту невообразимую красоту, так?
– Разве не за тем, чтобы любоваться ей? Чтобы постигать Величие Бога и Его творения?
Монах снова покачал головой.
– Нет, брат, не только за этим. Всё это Бог дал нам главным образом для того, чтобы мы познавали мир и учились у него. Что ты знаешь о звёздах?
Батюшка посмотрел на меня и, не дождавшись ответа, продолжил:
– А ведь, изучая звёзды, можно многому научиться и в духовной жизни. Вот ты сказал, что за Луной ничего нет, но ведь с астрономической точки зрения это неверно. Там, за Луной, рассыпаны мириады звёзд. И не только за ней. Весь космос усеян звёздами, и те из них, что можешь ты видеть с Земли, – лишь малая часть звёзд, которые пока ты видеть не можешь. Эти невидимые звёзды находятся так далеко от земли, что свет от них ещё не долетел до Земли, однако наступит день, когда те звёзды, которые ты видишь сейчас, погаснут, а на небосклоне появятся новые звёзды. Точно так же и в духовной жизни: если мы чего-то не видим, не значит, что этого нет. Мы часто забываем о Боге, малодушничаем, не в силах увидеть Бога, смотрим на житейские вещи и обманываемся, думая, что они вечны. Но наступит день, когда то бренное, что мы считали незыблемым, падёт и оттуда, откуда мы не ждали, явится Господь и зальёт своим светом всех нас… Помни, брат, там, где ты видишь темноту, живёт свет. И рано или поздно, но свет этот разорвёт тьму в клочья, не оставив от неё и следа.
Монах замолчал, а мне вдруг вспомнились строки из Писания: «И истают вся силы небесныя, и свиётся небо, аки свиток, и вся звёзды спадут яко листвие с лозы…»… (Исаия 34:4). И небо уже не показалось таким незыблемым и непоколебимым, как прежде. Оно виделось именно свитком, хранящим тайные знания, данные человечеству как величайшая мудрость о жизни нынешней и как верный признак пришествия Царя Вселенной во Славе Своей…
– Что ты опечалился? Неужели ты, православный христианин, не ждёшь Господа и не хочешь пришествия Его? – искренне удивился монах. – Что сказано в Символе веры? «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».
– Не знаю, батюшка… Ведь, когда это произойдёт, не станет больше ни Земли со всеми её красотами, ни космоса со всеми его смыслами и тайнами, ни звёзд…
– Не печалься, брат, ибо весь этот мир – временный, мир же духовный – вне времени. Не скорби, просто помни слова апостола Петра: «…по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (второе послание апостола Петра, 3:13), – по-отечески тепло сказал монах. – А, чтобы встретить Господа достойно, следи за душой своей, что ни делаешь, с совестью всегда совет держи, спрашивай себя: «А это – угодно Господу?» Душа же человеческая во многом подобна морю. Душа постоянно в движении пребывает, никогда не останавливается, всегда колышется. Вот, посмотри, – собеседник указал на облизывающие песчаный берег волны, – море всё время движется, и душа человеческая пребывает в постоянном движении. Как ветер возмущает море, так страсти и помыслы волнуют и треплют душу человеческую. И как в пучине морской живут различные чудовища, так и в недрах души нашей живут нераскаянные страсти. Знаешь, брат, живёт под водой во тьме кромешной такая рыба: удильщик. Лукавая рыба. У неё над пастью есть «удочка» – приманка. Эта приманка светится в темноте, привлекая рыбу. Плывёт рыба, видит приманку и, ничего не подозревая, плывёт прямо к ней. Ам! И съели… Вот так и дьявол в нашей душе действует: посылает помысел – удочку, нашёптывает: «Иди сюда, не бойся, тут хорошо. Согреши, поддайся искушению, и тебе тоже будет хорошо! Плыви сюда…» И душа плывёт на грех, ничего не подозревая, ни о чём не догадываясь… тут-то её сатана и ловит… стоит только поддаться, проявить слабину – и ты уже в клыках страсти, из которой тебе самому ни в жизнь не выбраться. Только с помощью Божией можно разжать бесовскую пасть и выпустить несчастную рыбку-душу на свободу… А если к Богу не обратиться, не воззвать к его безмерной милости и любви – страсть тебя пережуёт, переварит и поплывёт искать новую жертву…
Долго мы ещё сидели перед бескрайним морем, под епитрахилью ночных небес, усыпанных звёздной россыпью. Сидели, окружённые шумом торопливых волн, окружённые невыразимой красотой и нескончаемым смыслом Божьего мира. И не было для меня в тот момент ничего чудеснее этого моря, бездонного неба, отверстого над нами, и никого ближе этого монаха, внезапного ночного собеседника.
Чувства мои были схожи с тем, что испытал я накануне в храме: ощущение живого присутствия Божия, Его благости и милости, прощения и Любви… Кадильным дымом плыли по небу редкие лёгкие облака, многоголосым хором пел прибой, и казалось мне, будто и это море, и это небо, и эти звёзды, и весь мир, и вся вселенная… всякое дыхание, живое и неживое, служит сейчас бесконечную литургию во славу Божию… а монах всё говорил, и говорил, и я слушал его долгую, исполненную мудрости речь о жизни, смерти, дне, ночи, тайном, явном, явленном и не явленном…
Наконец, ночь стала отступать, небесный шатёр светлеть с каждой минутой, чёрная краска ночи сползла, оставляя за собой синий след, послышались возгласы ранних птах, чествующих грядущий рассвет. Над серебристо-синим полотном моря заалело, дымные облачка забагровели, и, воскресшее от мрака ночи, над Божией землёй показалось Солнце.
– Вот и Пасха, стало быть, взошла! – тепло сказал монах, указывая рукой на кипящий над морем рассвет. – Каждый день восходит, и каждый день почиет, чтоб на следующий день снова взойти…
Послышался гулкий звук большого монастырского колокола, призывно зовущего всех в белокаменный монастырский храм, говорящего своим чугунным ртом: «Пробудитесь, люди, от сна и предстаньте перед Господом, грядущим во Славе Своей». Батюшка взглянул на храм, задумался о чём-то своём, потом посмотрел на меня:
– Ну что, Яков, идти, стало быть, надо… А то, глядишь, твои паломники тебя уже потеряли…
Он проворно поднялся, отряхнул рясу от приставшего к ней песка, потом по-отечески приобнял меня за плечи и, глядя на разгорающийся пожар рассвета, тихо сказал:
– Ты, главное, умей замечать не только красоту природы, но и те смыслы, которые дал нам чрез неё Бог. Читай мир как книгу, написанную самым грандиозным автором из всех. Учись, молись, постигай истину Божию и замысел Его – и тогда многому научишься, многих ошибок избежишь.
Батюшка поспешил в храм. А я всё смотрел на вскипающий восход солнца, и в голове моей звучала фраза «Вот и Пасха, стало быть, взошла». Наконец, её сменила другая мысль: «Ну что, Яков, идти, стало быть, надо…» «Да, батюшка, надо идти», – мысленно ответил я и… замер, поражённый как громом вопросом: «Откуда батюшка знает моё имя?..» Имя я совершенно точно ему не называл… Неужели знакомый? А может, виделись где?.. Я обернулся к монаху, думая, что он ещё стоит со мной, но его рядом не оказалось. Он ушёл, а я даже и не заметил. Опомнившись, я ринулся его искать, но ни на каменистой дороге, ведущей к монастырю, ни на тропе, ведущей к виноградникам и нашему странноприимному дому, его не было… Вернулся я к нашей паломнической группе, сожалея о том, что даже имени моего ночного собеседника не удосужился спросить…
А душа ликовала: Пасха взошла!
