17 лет, г. Гаврилов-Ям
Влюблённые в театр
Аня
«Обожаю репетиции! Честно говоря, мне кажется, что подготовка к спектаклю, закулисье гораздо интересней самой постановки. Конечно, люди разные бывают, и для кого-то самое ценное, самое приятное в театре – это восторженные крики зрителей после премьеры, или сам адреналин перед каждым выходом, или что-нибудь ещё – словом, ответы на вопрос «Почему театральный?» будут разные. Например, я его выбрала за этюды, шуршание сценариями на первых репетициях, когда ещё никто не успел ничего выучить (а может, и не пытался: и такое бывает!), за примерку костюмов, за разучиваемые вместе песни, если это мюзикл…
Кстати, про мюзиклы. В этом театральном сезоне мы ставим именно его! Я безумно этому рада, тем более он будет поставлен по моему любимому мультфильму – «Красавица и чудовище»!»
«По классике жанра рассказчик и становится главным героем какой-нибудь пьесы, скандальной журнальной статьи или другой подобной ерунды. НО не в моем случае! Как бы мне ни хотелось быть Белль, моих данных, судя по всему, хватило только на роль Плюметт, она же Фифи, она же Бабетта – та самая метёлка, по уши влюблённая в Люмьера1. Правда, актёр, исполняющий его роль, слегка отстранённый и мрачный, но, надеюсь, нам удастся поладить. Его, кстати, зовут Адам. И он… очень даже красивый…»
«Как же меня раздражает этот Адам! Он на удивление хороший актёр, раз умудряется так натурально играть весёлого и доброжелательного персонажа, при этом в реальной жизни ведя себя как…»
Я не успела дописать, так как этот самый неприятный человек подошёл со спины. Я быстро закрыла тетрадь, но, полагаю, он успел это прочитать. Ну и ладно! Пусть знает, какого я о нём мнения!
– Чего тебе? – грубо, возможно, даже обиженно бросаю я. Утром у меня было просто потрясающее настроение, а он просто взял и испортил его!
– Ты сценарий забыла. И тебя искал Денис.
Минутка бесполезной информации: Денис – наш хормейстер. На первой репетиции он сказал, что его ещё рано называть по имени-отчеству, поэтому по его просьбе мы с ним на «ты».
– Ага, премного благодарна. Это всё?
– Всё. Какая муха тебя укусила? – я не понимаю, он сейчас всерьёз спрашивает?!
– Действительно, какая муха меня укусила? Знаешь, такая высоченная, тёмноволосая муха по имени Адам, которая постоянно ходит чернее тучи и портит всем вокруг настроение!
Он почти ответил, но, поджав губы, ушёл. Последним, что я услышала от него, было «До завтра, Аня». И как это называется?..
Адам
Судя по всему, я ей не сильно нравлюсь. Я, оказывается, хожу чернее тучи и порчу всем настроение. Неприятно вышло. Я хотел ей ответить, почему я такой мрачный, но в последний момент передумал и ушёл. Если её настроение уже испорчено, не буду усугублять.
Хотелось стать Люмьером. Общительным, харизматичным… Я не понимаю, как это может быть связано, но всё моё актёрское мастерство ограничивается сценой. Я могу запросто сыграть любого персонажа в спектакле, но не могу надеть нужную мне маску в реальной жизни. Попросту не способен фильтровать эмоции где-то вне театра.
Я бы хотел быть с Аней другим. Более эмоциональным, раскрепощённым, возможно, даже немного сумасшедшим. Под стать ей – безнадёжно оптимистичной и влюблённой в жизнь во всех её проявлениях. Она красива. Огненно-рыжие волосы, оливковые глаза, на солнце отливающие карим. Удивительно: не прошло и недели, а я уже детально их рассмотрел…
Если бы не мои проблемы и её неприязнь ко мне…
Аня
«Мы с Адамом почти поладили. Если не считать наших ежедневных перепалок, конечно. НО на самом деле на сцене мы удивительным образом хорошо играем пару, и знаете, если бы я не знала, как сильно я его раздражаю, то подумала бы, что он в меня влюблён…»
Я писала про Адама, его каштановые волосы и чёрные, как беззвёздная ночь, глаза, про Белль и Чудовище, которых мне, по правде говоря, даже немножко жаль, ведь у них столько слов!.. Писала про костюмы, какими я их себе представляла и какие они будут на самом деле, про массовые номера и мою любовь к театру. Мне нравится писать такие заметки. Они помогают расставить всё по полочкам, успокоиться и как будто выговориться. Несмотря на то, что я очень общительна, мне не с кем поговорить. Парадоксально, правда?
Все, кроме меня, уже ушли. Я сижу на краю сцены наедине с собой и своими мыслями. Передо мной зрительный зал без зрителей и небрежно брошенная аппаратура. Позади – брошенный реквизит. Рядом лежит брошенная мной тетрадка. Среди всего этого – брошенная всеми я.
– Давно сидишь?
Я опешила. Занятие закончилось почти полтора часа назад, да и мой «заклятый» друг (я знаю, что это речевая ошибка, но именно это словосочетание прекрасно описывает наши отношения) – последний человек, которого я ожидала услышать. Мой мозг моментально включил генератор язвительных фразочек, но грубить или лгать не хотелось, поэтому я честно ответила:
– Да.
– Понятно, – молчит. Он явно хотел что-то сказать, но то ли не решался, то ли додумывал, что именно сказать и как.
– Расскажешь, что случилось?
Я не знаю почему, но сейчас я чувствовала себя очень спокойно. Мне хотелось доверять Адаму, хотелось ему открываться. И я приняла решение сделать это.
– У меня много хороших знакомых, но ни одного друга.
Тишина. Терпеливо жду ответа, но не дожидаюсь. Разочарованно спрашиваю:
– Ничего не ответишь? – зря я ему сказала правду. Лучше было бы и дальше строить из себя девчонку с миллионом друзей, без проблем и сожалений.
– Молчи, скрывайся и таи.
– Что?
И это его «совет»?
– Молчи, скрывайся и таи, – повторил он. – Это мой принцип. И он действенный, но… – он глубоко вздохнул. – Знаешь, я не хотел тебя тогда обидеть.
– Честно говоря, таких случаев как минимум десять. О каком из них ты говоришь? – я хотела разбавить обстановку. Он слабо улыбнулся.
– Обо всех, – он сложил руки в замок, потом вернул их в исходное положение, поправил волосы и, наконец, продолжил: – Мне тяжело проявлять свои эмоции. Сцена – исключение. Я пришёл в театральный, чтобы хоть где-то позволять им брать надо мной верх. И из-за сестры.
– Звучит так, будто она тебя заставила.
– Можно сказать, так и есть, – его губы вновь тронулись в улыбке. – Мне было тринадцать, а ей девятнадцать, когда она впервые привела меня сюда. Я тогда был, наоборот, ходячий ураган эмоций. Прямо как ты, – улыбка исчезла. Каждое слово давалось ему с трудом. Я это видела и не понимала, с чего он решил мне всё рассказать, но слушала внимательно. – Именно она взрастила во мне любовь ко всему этому. К репетициям в частности. Сейчас я без театра не могу. Это мой самый сильный наркотик. Болеутоляющее.
– Вы… сейчас общаетесь? Звучит как-то грустно… – он точно на что-то намекал. Промолчав некоторое время, ответил:
– Она у… Общаемся. Ты, кстати, на неё очень похожа. Такая же безбашенная.
Его взгляд остановился на мне. Адам долго, неотрывно смотрел мне в глаза. Я же, глядя в ЕГО глаза, видела бурю, которую он пытался удержать в себе, но она грозилась вырваться чем-то тяжёлым и опустошающим. Он прокашлялся.
– Да, общаемся, – уставился невидящим взглядом в потолок. – Общаемся.
Промолчав, ещё раз добавил:
– Да.
Адам
После нашего с Аней первого разговора «по душам» прошла неделя, наши отношения сгладились, и я даже усомнился в том, что она меня недолюбливает. Мы стали больше разговаривать на сторонние темы. Одно её появление, звонкое «Привет!» и не менее звонкое «Увидимся!» вызывало у меня улыбку. Репетиции казались всё короче, да и приходить я на них стал, по большей части, чтобы увидеть её. Что творит со мной эта девчонка!..
Аня была первым человеком, которому я рассказал о сестре. Мы тогда сидели на том же месте, что и в первый раз, – на краю опустевшей сцены, уже после занятия. Перед этим она рассказала мне, как тяжело жить без близких по духу людей, о проблемах с родителями, не желающими мириться с её выбором факультатива, о том, что не может принять свою внешность. Если бы она видела себя так, как вижу её я!..
– Честно, я не знаю, зачем всё это тебе рассказываю. Но с тобой так спокойно… Услышала бы я себя месяц назад, подумала бы, что сошла с ума, – её лицо озарилось улыбкой.
– Ты не представляешь, насколько красива. Пожалуйста, не сомневайся в этом, – эти слова вырвались случайно, но я о них ни капли не пожалел. Она слегка покраснела.
– Спасибо тебе… – это она сказала шёпотом. И положила голову мне на плечо. Моё сердце пустилось в пляс.
Затем она спросила то, что не должна была.
– Расскажешь о сестре? Ты тогда был таким… Странным.
И я рассказал. Рассказал, какая она была, как она привила мне любовь ко всему театральному, как она играла мне на старом дедушкином рояле и как учила играть на нём меня, как смеялась на все мои странные шутки, как водила гулять со своими ещё более странными подругами, которые при любой удобной возможности называли меня «женихом на вырост» и с которыми мы тем не менее потрясно проводили время вместе.
Моя сестра была единственным человеком, за кого я был готов отдать свою жизнь.
И готов до сих пор.
Но уже поздно.
Аня внимательно и серьёзно слушала, а после того, как я окончил рассказ, в порыве обняла меня. Стала успокаивать меня, а сама тихо заплакала. Как будто я ей рассказал о её потере, не моей. Мне хотелось защитить её от своей боли, оттого, чего мне не следовало ей говорить. Я дурак, раз решил нагрузить её моими проблемами, как будто ей мало своих.
Я не помню, как это произошло, кто это сделал первым, но наши губы слились в поцелуе. Я, наконец, понял, что по уши в неё влюблён.
Аня
«Этот парень сводит меня с ума! Моя жизнь перевернулась с ног на голову с его появлением, и это никак не даёт мне покоя! Всё началось после того, как я его поцеловала. На самом деле вряд ли целовать человека вместо того, чтобы как-то поддержать, было хорошей идеей. Да и вообще всю эту ситуацию сложно назвать проявлением адекватности, но со временем всё словно встало на свои места. Знаете, это как будто ты, наконец, складываешь самый сложный пазл. Мне порой кажется, что мы знакомы уже сотню лет!..»
Нас с Адамом оставили дежурить. Дежурство – это уборка сцены и зала после репетиции. А, как известно, после репетиции в актовый зал лучше не заходить: создаётся впечатление, будто там каждый раз проходит ураган! Несчастная жеребьёвка!
Когда мы вновь остались одни, всё моё недовольство разом испарилось, я смирилась с уготованной участью. А, впрочем, знаете, дежурство – не такая уж и плохая идея! Особенно вдвоём…
Адам поднялся на сцену, которую нам ещё предстояло привести в порядок. Пыль, сон которой был потревожен, поднялась и засияла в лучах закатного солнца, пробивавшегося сквозь щель входной двери. Он почти поднял крышку одиноко стоявшего на краю сцены рояля, но что-то заставило его передумать, и руки его сначала дрогнули в нерешительности, а затем опустились.
Я робко, словно боясь нарушить установившееся хрупкое равновесие, сказала лишь одно слово:
– Пожалуйста…
Он знал, о чём я его прошу. И я знала, что значит эта просьба для него. Сесть за инструмент, пересилив себя. Вспомнить вновь то, что так усердно пытался забыть, – ЕЁ уроки, – чтобы не болело, не разрывало сердце на мелкие кусочки; выплеснуть эмоции, что не нашли выхода; заставить душу вновь петь.
Наконец, тишину разорвал прекрасный голос рояля. О чём он вещал? О первом рассвете юности и последнем поцелуе первой любви, о первом громе мая и последней метели февраля, о мечтах, что смогли стать реальностью, и о реальности, которая не дала мечтам о неё разбиться.
Его пальцы рассказывали историю, и я внимала ей. Они заново создавали уже созданное, возрождали из пепла скорби, горечи и сожалений то, что возродить было невозможно…
«Это был успех! Премьера – это всегда ужасно волнительное событие, и, как это обычно бывает, с огромным количеством ошибок, которые при хорошем раскладе остаются незамеченными зрителем. Но СЕГОДНЯ всё прошло просто потрясающе!»
С того момента, как Адам впервые сел за рояль, прошло примерно три месяца. И за это время он изменился до неузнаваемости! Я бы сказала, что от прежнего брюзги и ворчуна ни осталось и следа, но считаю, что неправильно его таким называть, учитывая, через что ему пришлось пройти. Но тем не менее… Факт остаётся фактом. После того первого раза за роялем он с каждым днём становился всё более счастливым. Именно счастливым, а не просто открытым! А для меня счастье – смотреть на его улыбку и на искру в его глазах!
Адам
Мы идём с Аней праздновать премьеру. Я держу её за руку и думаю о ней. Именно она вернула меня к жизни. До того, как эта девчонка бессовестно, по-хозяйски ворвалась в моё сердце, я боялся бередить едва затянувшиеся раны, но благодаря ей в мою жизнь, наконец, вернулась музыка, а в душе во всей красе расцвела любовь – пылкая и искренняя, свойственная неопытным молодым людям. Любовь к жизни и к юности. Любовь к Софи, что стала для меня спасительным маяком, путеводной звездой. И любовь к театру, благодаря которому наши судьбы переплелись так крепко, что ничто не сможет послужить причиной нашего расставания. Даже смерть.
Эта смерть, глупая, полагала, что сможет разлучить меня и сестру. Но у неё ничего не получилось. Она оставила во мне частичку себя, и эта частичка свела меня с Аней. Она всегда будет рядом со мной. Я останавливаюсь и, подняв голову вверх, спрашиваю у бесконечного неба:
– Правда, сестрёнка?..
- Люмьер – саркастичный подсвечник, до проклятия служивший в замке метрдотелем. Кстати, это он раздавал принцу советы по поводу Белль, и он же убедил девушку остаться. ↩︎
